Сердце и душа
Шрифт:
— Ты и так проводишь там все больше времени.
— Знаю, ты, наверное, думаешь, что я слишком часто беру отгулы… — начала Хилари.
— Да при чем тут они! Ты отрабатываешь каждый пропущенный час. Я же вижу, как ты торчишь здесь в обед или задерживаешься, если Ник дома. Ты отлично справляешься с работой, поверь мне.
— Клара, а если бы это была твоя мама?
— Я сдала бы ее в первое же заведение, куда ее приняли бы, и занялась бы своими делами.
— Ты только говоришь так.
— У меня слова с делом не разошлись бы. Моя мама — склочная скандалистка, которая в каждом человеке и в каждой ситуации видит худшее. Тебе не повезло — у тебя глубоко порядочная и добрая мама, и поэтому ты не видишь, как ей будет лучше.
— Нельзя сказать, что мне не повезло, — ответила Хилари.
— Конечно. Это очень, очень здорово, когда у тебя такая мама. Сама я, разумеется, не такая. Я своих девочек так достала, что они наверняка обо мне слова доброго не скажут.
Их разговор прервала Барбара, собиравшая деньги на подарок для возвращающегося Деклана. Деньги сдавали легко — пациенты и сотрудники клиники любили молодого доктора. Обе женщины достали по крупной купюре.
— Я ездила к нему вчера вечером, — сказала Клара. — Он быстро поправляется. На следующей неделе поедет в санаторий.
— Я бы с удовольствием навестила его, — сказала Хилари.
— Однажды жизнь изменится, и у тебя появится время, просто пока еще рановато, — утешила ее Клара.
— О-о-о, спасибо. — Барбара была довольна их вкладом. — А вы знаете, какой у нас славный охранник! Тим тоже не стал экономить. Он сказал, что хороших людей вроде Деклана нужно объявить национальным достоянием, представляете!
— Может, у него в сумке для инструментов припрятано сердце поэта-романтика? — предположила Клара.
— Думаете? Ну, польский разговорник там точно припрятан, он все учит и учит фразы — “Так” и “День добры”.
— А что это означает? — заинтересовалась Хилари.
— Понятия не имею.
— Может, ему нравится Аня, — задумчиво проговорила Клара.
— Нет, думаю, дело в ее соседке по комнате, — сказала Барбара. Она всегда знала, что к чему.
Сын Бобби Уолша Карл давал Ане уроки английского. Их головы склонились над столом — Аня стоически пыталась отправить человека из больницы в центр города.
— Сперва идете вдоль центральной улицы, следуете указателям до Колледжа Тринити, там слева увидите университет. Продолжайте идти, пока не увидите большой банк, это когда-то были дома парламента. Если вам нужно на улицу О’Коннелл, сверните здесь направо. Если хотите идти за покупками, за парадным входом в университет поверните налево, там будет улица Графтон для покупок…
— Лучше не уточнять про “для покупок”, — мягко поправил ее Карл.
— Почему бы мне не сказать просто: “Я полячка, я не знаю, где тут что!” — рассмеялась Аня.
— Потому что это неправда — ты прекрасно ориентируешься. А я всего лишь стремлюсь к совершенству!
Они снова громко расхохотались — и заметили Барбару, которая наблюдала за их шутливым разговором. Оба сдали ей денег.
— Ваш отец уже поучаствовал, — честно предупредила Карла Барбара.
— Ну и что, я с удовольствием добавлю от себя лично. Деклан — это просто чудо.
— Я сделаю огромный плакат со словами: “Добро пожаловать обратно!” — сказала Аня.
Барбаре показалось, что Карл смотрит на маленькую полячку с большой нежностью.
Хилари поняла, что что-то не так, едва повернула за угол. Около дома столпились соседи, из окна кухни валил дым. На секунду шок парализовал ее, так что она не могла сделать ни шага. Потом она бросилась к дому, крича: “Мама! Мама!”
Ее остановили друзья и соседи.
— С ней все в порядке, Хилари. Все в порядке, ни царапины. Смотри, вот она, сидит на стуле.
Хилари нашла глазами маму — та в самом деле неторопливо прихлебывала чай, окруженная соседями и прочими доброхотами. Огонь уже потушили, но на всякий случай все равно вызвали пожарных. Подойдя к матери, Хилари бегло оценила ущерб. Сгорели шторы — с окон свисали обрывки ткани, стена кухни в проеме разбитого окна казалась черной. Джессика могла погибнуть. Умереть при пожаре в собственном доме.
Хилари понимала, что должна благодарить Бога за ее спасение. Джессика казалась совершенно безмятежной.
— Не могу понять, к чему такая суета, — повторяла она снова и снова.
— Мама, ты могла погибнуть! Ты могла сгореть здесь! — Хилари испытывала такое облегчение, что почти кричала на мать.
— Но я хотела порадовать Ника. Он сказал, что не отказался бы от тарелки жареной картошки, как в старые добрые времена. Я предложила ее пожарить. Он куда-то пошел, а потом сковородка вспыхнула.
Хилари знала, что Ник никогда не подпустил бы бабушку к плите.
— Мама, ты, наверное, неправильно его поняла, — начала она и увидела сына. Он бежал по дороге, держа в руках две тарелки с картошкой. Ник решил побаловать бабушку — ведь она сказала, что это напомнит ей о старых добрых временах. Только тогда Хилари позволила себе расплакаться.
Поздно ночью, когда заменили окно и выкинули большую часть сгоревших полок и оплавленных кухонных принадлежностей, Хилари и Ник сели поговорить.
— Ума не приложу, что же нам делать. — Хилари закрыла лицо руками.
— Утром придут плотники. Я свожу бабушку погулять, пока они…
— Да я не об этом, сынок, не о завтрашнем дне.
— О будущем?
— Понимаешь, она ведь уже не в себе. Она решила, что ты просишь ее пожарить картошку! В ее состоянии…
— Да ведь это ты вечно повторяешь, что с ней все в порядке, мама. Ты же растерзаешь любого, кто не согласится.
— Да. Ну что же, может быть, я слишком долго прятала голову в песок.