Сердце на двоих. Истинная друга
Шрифт:
— Просто скажи ей, что любишь, — выдавил из себя Арквэн, опустив взгляд. — Что жить без нее не можешь.
Он отнял пальцы от своего горла и заметил на подушечках кровь, а затем почувствовал и саднящие царапины на шее.
— Но я еще не люблю ее, — возразил Сверр.
— Как это не любишь? Он же твоя истинная.
— Сказал же: чувства развиваются постепенно. Сначала симпатия и желание. Когда проступают знаки на коже — страсть, от которой выворачивает нутро. А после рождения первенца — любовная кукуха. Ну, так в книгах пишут. Я же рос вдали от своего народа и всех тонкостей не
— Что-то ты путаешь. Как можно желать того, кого не любишь? Может, просто любовь со временем становится другой? Более нежной. — Арквэн потянулся за платком: во впадинку под кадыком стекла капля крови. Да что с ним? Почему после бала так сильно чешется шея? Хворь он что ли кожную подцепил?
Сверр опять ходил по комнате: от окна к камину, от камина к резному шкафу, от шкафа к закрытой двери.
— Может, и так. Я-то откуда знаю. Лучше скажи, как мне подступиться к этой рыжей недотроге?
Арквэн прикрыл глаза.
— Поухаживай за ней, — с каждым разом он говорил все тише, словно едва находил силы отвечать. — Подари что-нибудь.
С губ его друга сорвался нервный смешок.
— Спасибо, уже дарил. За это меня одели в чулки и дали по носу кексом. Боюсь представить, что будет, принеси я ей букет цветов.
— Просто не бери розы, — голос принца опустился до шепота.
— Смотрю, весело тебе. Шутишь. А мне вот не до смеха.
Арквэну тоже было не до смеха, но он промолчал. За окном начался дождь. Осень.
— Я успел ляпнуть, что никогда на ней не женюсь.
— Так пойди и возьми свои слова назад. Просто скажи Ондине правду. — Чувствуя себя больным и разбитым, принц поднялся на ноги. — Извини, Сверр, голова после бала раскалывается. Давай завтра поговорим. Что-то я устал, нехорошо мне. Ты уж прости, что оставляю тебя одного в такой ситуации.
Сгорбленный, он исчез за дверями спальни. Глядя ему вслед, волк задумчиво потрогал проступивший на шее под высоким воротником знак истинности.
Этим утром, готовясь к разговору с Ондиной, Сверр чувствовал себя влюбленным юнцом, который собирается на первое в своей жизни свидание с женщиной. Брившись, он порезался трижды. Трижды! А все потому, что проклятые руки тряслись от волнения, а внимание то и дело рассеивалось: стоя перед зеркалом и соскребая с лица щетину специальным коротким ножом, генерал Канаган постоянно проваливался в собственные мысли.
«Вот и всё, — думал он. — Это случилось. Я ее встретил, и теперь моя судьба целиком и полностью в руках женщины. Я весь твой, Ондина. Весь! С потрохами. Со всеми своими недостатками и болезненной страстью. Уже ничего не будет как прежде. Примешь ли ты меня?»
Очередной укол боли заставил волка зашипеть и поморщиться. Почувствовав бегущую по щеке струйку крови, Сверр раздраженно швырнул лезвие в таз с водой. Вода порозовела.
— Ну вот, — оскалился генерал своему отражению в зеркале. — Красавец. Герой-любовник. Вся рожа в крови.
Со вздохом он склонился над тазом для умываний и, опустив голову, судорожно вцепился в его железные края.
Сверр был весь на нервах, чувствовал себя дерганным и напуганным. Ему не нравилось это ощущение зависимости от женщины, это тревожное подвешенное состояние, когда не знаешь,
Капля крови очертила впадину щеки и докатилась до подбородка. Прикрыв глаза, Сверр сжал себя между ног. В штанах горело, ныло, пульсировало. Правду писали в книгах: с тех пор как на шее загорелся знак истинной пары, от неутоленного желания хотелось лезть на стену. Это было даже не желание — одержимость, мучительная, сводящая с ума жажда. Звериный голод. Тело молило о прикосновениях. Никогда Сверр не думал, что мужские соски такие чувствительные, но сейчас они, твердые, напрягшиеся, терлись о грубую ткань рубахи, и разряды удовольствия посылались прямиком в пах. Член оголившейся головкой болезненно упирался в ширинку. Хотелось расстегнуть пуговицы и сжать в кулаке набухшую ноющую плоть, но Сверр знал, что это не поможет. Хоть мозоль на ладони сотри — легче не станет. Без Ондины он теперь даже не кончит. Ни с другой женщиной, ни наедине с собой. Не даром узор истинности на коже имеет форму ошейника.
Волк порывисто оттянул перед зеркалом воротник рубахи и взглянул на вязь древних символов вокруг шеи. Знаки едва заметно светились золотом.
Ожерелье.
Ошейник.
Как на дворовом псе.
Огненная удавка, затянутая на горле.
Клеймо любви, способное поставить на колени даже самого сильного мужчину.
Слабый, зависимый, трясущийся от желания — вот он теперь какой.
Всю жизнь мечтал встретить истинную, а когда это случилось, ударился в панику.
Смочив кончик полотенца, Сверр принялся стирать с лица кровь и пену, затем придирчиво осмотрел в зеркале свою помятую физиономию в порезах. Кое-где на подбородке остались островки черной щетины.
Проклятие! Как ни крути, надо приглашать цирюльника. Сам он сегодня ни на что не годен.
Под бешеный грохот сердца генерал слегка приоткрыл дверь купальни и позвал Ондину.
— Да, господин?
Ее голос отдался внутри жаркой волной желания. Даже бедра свело.
— У меня к тебе просьба, сина, — прохрипел Сверр, прячась от служанки за дверью, как последний идиот. — Приведи мне брадобрея из Верхнего города. Цирюльня сина Ламбера на Зеленой улице. Знаешь, где это?
— Найду, Ваше Превосходительство. Еще что-нибудь?
— Всё.
О, Великие, ее запах, ее голос, звук ее шагов. Это просто пытка! Пальцы до белых костяшек сжали дверную ручку.
— Господин, тут цветы лежат на столе. Поставить в воду?
— Поставь.
Да, он купил-таки букет. Не розы. Синие ирисы. Даже если Ондина разозлится и отхлещет его этим веником по лицу, будет не больно.
Подарок, пожалуй, надо было спрятать, а он, как дурак, оставил цветы валяться на видном месте. Ну не болван ли?
Пользуясь тем, что истинная ушла, генерал вернулся в спальню и на час завис у шкафа, выбирая себе одежду, точно девица, мечтающая очаровать поклонника. Но он действительно хотел произвести на Ондину впечатление. Это было важно. Ее ответ определит его будущее. После разговора с избранницей Сверр либо вознесется на седьмое небо от счастья, либо рухнет в черные глубины отчаяния. Другого не дано.