Шрифт:
Посвящается моей любимой бабушке, Наговицыной Любови Петровне, чьи рассказы о жизни стали основой для многих моих мистических историй, в том числе, и для этой.
Часть 1. Запретная комната
Старая отцовская повозка скрипела и подскакивала на каждой кочке, и Маруся подскакивала вместе с ней. Утро было солнечное, теплое. Марусю пригрело на солнце, и она скинула с себя серую шерстяную кофту. Если бы не желтые листья на деревьях и не особый влажно-пряный аромат, идущий от леса, можно было бы подумать, что на улице все еще лето. Но сентябрь всегда лишь манит теплом, а потом дожди и промозглые ветры все равно берут свое.
А как хорошо было целых три месяца бегать босыми ногами по мокрой от росы траве, смотреть, как солнце неспешно выкатывается из-за леса, тяжело поднимается по небу выше и выше, пока не повиснет прямо над головой. Как весело было гулять под дождём, мокнуть насквозь, а потом, не переодеваясь, во влажном, холодном сарафане, собирать маленькие, едва проклюнувшиеся из-под прелой листвы, подосиновички в роще за домом. Лето – бесконечная, сладкая свобода, это целая жизнь!
Но лето, увы, закончилось, наступила осень, а вместе с ней – школьная пора. И сегодня был первый учебный день. В родной деревеньке было всего три класса, поэтому отец повез Марусю в соседнее село, чтобы устроить ее там на постой к местной попадье. Отныне девочка будет жить и учиться там, а домой сможет приезжать лишь на выходные. Маруся, до этого времени нигде не бывавшая, страшно волновалась. Она уезжала из родного дома впервые.
С попадьей отец переговорил насчет Марусиного житья еще неделю назад, когда ездил в село по своим столярным делам. Договоренность была, но, все равно, девочка выглядела взволнованной и испуганной. Еще бы! Сегодня у нее начиналась новая жизнь. Отцу было жалко ее, и он то и дело пытался ее отвлечь от тревожных мыслей, приободрить.
– Все будет хорошо, не бойся, Маруська! Знания есть знания, без них нынче никуда. Зато будешь у нас умной, образованной, ученой. Мы с матушкой гордиться тобой будем!
Маруся посмотрела на отца и криво улыбнулась. Какой ребенок не мечтает, чтобы родители им гордились? Вот и Маруся тоже мечтала. Ради родительской гордости многое можно стерпеть, даже разлуку.
– А учить-то вас будет до того красивая учительница, что я чуть было не ослеп, когда ее увидал! – весело и беззаботно проговорил отец, а потом добавил заговорщическим тоном, – Ты, Маруська, только матушке не говори, что я так сказал, а не то она меня ухватом по голове огреет!
Он по-доброму засмеялся, обернулся и легонько хлопнул Марусю по худым лопаткам, подмигнул левым глазом так, что густая борода приподнялась вверх.
– У попадьи тоже дочки есть, правда, болеют они, не выходят из дому никуда, вот напасть-то какая! Эх… – веселый отцовский тон резко переменился, стал грустным, – Такая правильная, набожная женщина, а с такой тяжелой ношей по жизни идет. Муж помер, дочки болеют. Жаль их! Очень жаль!
Маруся по-прежнему молчала, отец тоже смолк, а через какое-то время снова принялся успокаивать и утешать ее. Так они и доехали до села. У дома попадьи отец высадил ее, подал в руки узелок с вещами и книгами и остановился постоять напоследок у калитки, чтобы дать последние наставления да выкурить перед обратной дорогой самокрутку.
– Неделя пройдет быстро, Маруська, а в субботу к обеду я, глядишь, за тобой уже и приеду. Так что давай иди в дом. Да иди уже, не бойся! И еще, в школу-то, смотри, не опаздывай! Учись прилежно, доченька, набирайся уму-разуму! Да веди себя примерно, как подобает дочери Никанора Александрова!
Так он сказал, поцеловал Марусю в лоб и уехал. Маруся еще немного постояла, поплакала беззвучно у калитки, страдая от того, что уже скучает и по родителям, и по старенькой бабушке Фае, и по своей маленькой, совсем еще несмышленой, сестрёнке Аленке… Но делать нечего, пришлось переступить через свою тоску-печаль и идти в дом.
Дом у попадьи был крепкий, добротный. Сам поп давно умер от сердечного недуга, как поговаривали люди, а она осталась одна с двумя немощными дочерьми. Что за страшная болезнь их грызла с самого рождения, никто толком не знал, но из своей комнаты они никогда не выходили.
Чтобы прожить и прокормить дочек, попадья пускала на постой учеников из соседних деревень за умеренную плату. До Маруси у нее уже жила девочка, но, по какой-то причине посреди зимы родители забрали ее домой, четвертый класс она так и не окончила.
Отец рассказал Марусе, что девочка эта заболела какой-то нервной болезнью от разлуки с родными. И зря рассказал. Маруся только пуще разволновалась.
– Разве такое бывает? – удивилась она, округлив глаза.
– Всякое в жизни бывает, дочка. Бывает даже то, что мы ни понять, ни объяснить не можем, – задумчиво ответил отец.
И вот, теперь Маруся шла к дому попадьи на негнущихся ногах. Вдруг она тоже заболеет от тоски, как та девочка? А что? Все может быть, вон у неё и руки трясутся, и колени не гнутся. Чем не первые признаки болезни? Очень уж неспокойно было у Маруси на душе, очень уж хотелось поскорее вернуться в родной дом.
***
Попадья оказалась очень высокого роста, даже выше отца. Когда Маруся подошла к дому, ее крепкая фигура, облаченная в длинное черное платье, уже возвышалась в дверях, словно неподвижный столб.
Девочка смутилась от пристального взгляда и непроизвольно втянула шею поглубже в плечи. Лицо женщины было строгим, бледным и некрасивым, над верхней губой торчали темные усики, а черные глаза буравили Марусю насквозь.
– Здрасьте, – пискнула Маруся не своим, слишком высоким от волнения, голосом, – я Маруся Александрова, жиличка ваша новая.
Попадья осмотрела Марусю с ног до головы, а затем без единого слова провела ее на кухню, указала рукой на деревянную лавку, покрытую старой, замызганной рогожей. С краю на лавке лежало аккуратно свернутое лоскутное одеяло. Попадья произнесла, строго взглянув на Марусю:
– Вот твоё место. Спать будешь тут. Уроки можешь учить на краю стола, но только со своей стороны. Поняла?
– Поняла, – ответила Маруся и прилежно кивнула.
Перед отъездом матушка строго наказывала ей быть послушной и прилежной, на все указания попадьи – кивать.