Сердце волка
Шрифт:
— Она сильно пострадала? — спросил Штефан.
Дорн кивнул.
— Раны не смертельные, но довольно тяжелые. Но еще до того, как Хальберштейн потеряла сознание, она дала нам довольно подробное описание нападавшего. Это был молодой парень двадцати с лишним лет, высокий, крепкий, со светлыми, почти белыми, и очень коротко подстриженными волосами. На нем была дешевая куртка из кожзаменителя и джинсы.
Штефан не смог сдержаться и слегка, но все-таки довольно заметно вздрогнул и, конечно, тут же осознал, что его реакция не ускользнула от внимания Дорна.
— Вы знаете этого парня?
Штефан поспешно покачал головой:
— Нет.
— Странно, — продолжал Дорн. — А он, похоже, знает вас.
— Меня? — Штефан неуверенно рассмеялся. — Значит, вы его уже поймали?
— К сожалению, нет, — ответил Дорн.
— Тогда откуда вы знаете, что…
— От Хальберштейн, — перебил его Вестманн. — Этот неизвестный вам хулиган передал ей кое-что от вашего имени.
— От моего имени? — глаза Штефана широко раскрылись от удивления. — Но…
— Как показала Хальберштейн, это нападение было всего лишь предупреждением, — продолжал Дорн, ни на миг не отрывая глаз от Штефана. — Она утверждает, что нападавший потребовал, чтобы она не смела вредить вам, вашей супруге и, особенно, ребенку, а иначе он явится к ней еще раз и тогда уже отделает ее по-настоящему.
В течение нескольких секунд Штефан, у которого в голове все совершенно перепуталось, с отупевшим видом смотрел на Дорна, не зная, что и сказать.
— Ну, и что вы на это ответите, господин Мевес? — спросил Вестманн.
— Это… это чушь какая-то, — прохрипел Штефан.
У него заплетался язык, а руки снова начали дрожать. То, что он сейчас сказал, и в самом деле отражало его отношение к сложившейся ситуации: она казалась ему необычайно странной и даже нелепой. Однако оба полицейских в штатском и их коллега в униформе были явно нерасположены к тому, чтобы шутить. И тут до Штефана постепенно стало доходить, что эта ситуация может оказаться намного серьезней, чем ему изначально казалось.
— Я… я ничего об этом не знаю, — пролепетал он.
— Вы уверены? — холодно спросил Дорн.
— Я никогда не видел этого человека, — заявил Штефан. — Точнее, это не совсем так. Я видел кого-то, кто попадает под его описание, но я не уверен, что это был именно он.
— Где вы его видели? — поинтересовался Дорн.
— Сегодня в больнице, — ответил Штефан. — В приемном отделении. Он стоял у кофейного автомата, и я обратил на него внимание.
— Почему? — осведомился Дорн.
Вестманн сделал вид, что потерял интерес к разговору, и снова переключил свое внимание на письменный стол, однако на этот раз у Штефана не хватило мужества препятствовать ему. Штефан чувствовал какое-то оцепенение, а его мысли то лихорадочно роились, то замирали. Каждое произносимое им слово, прежде чем оно слетало с губ, ему приходилось мучительно выдавливать из своего сознания.
— Потому что он… был какой-то странный, — ответил он, запинаясь. — Мне даже стало немного страшно.
— Страшно?
Штефан кивнул:
— Он как-то странно посмотрел на меня. Потом я про это забыл, но теперь, после того что вы мне рассказали…
— Наверное, у него на вас есть зуб, но, так и не сумев до вас добраться, он довольствовался Хальберштейн. — Высказал предположение Вестманн, усмехнувшись.
Штефан по-прежнему игнорировал его реплики, хотя это давалось ему все труднее. Несмотря на свое замешательство и почти шоковое состояние, он осознавал, что эти двое полицейских — хорошо сработавшиеся партнеры, которые, как игроки на поле, время от времени передают друг другу мяч. Психологическая игра в «хорошего и плохого полицейского», по всей видимости, используется не только в детективных романах и фильмах.
— Согласитесь, ваши слова звучат не очень убедительно, — произнес Дорн. — Вы о чем-либо спорили с Хальберштейн?
— Спор — не совсем подходящее слово, — ответил Штефан. — Мы просто… разошлись во мнениях. Но между нами не было ссоры, если вы на это намекаете.
— Мы знаем, почему она туда приходила, — спокойно сказал Дорн. — Вы с вашей супругой две недели назад вернулись из бывшей Югославии, ведь так?
— Да, — подтвердил Штефан, — но к данному делу это не имеет никакого отношения.
— Может, и не имеет, — произнес Вестманн, не глядя на Штефана. — Кстати, нападавший довольно коряво говорил по-немецки. В бывших соцстранах можно нанять людей, которые за небольшую плату готовы сделать что угодно, не так ли?
— Послушайте меня, — сказал Штефан, все еще глядя на Дорна, но уже еле сдерживаясь. — Я клянусь вам, что не имею к этой истории абсолютно никакого отношения. И хотя я действительно пытался повлиять на Хальберштейн, чтобы…
— …чтобы она не смела вредить вам, вашей супруге и ребенку? — перебил его Вестманн.
— Да она вовсе не утверждала, что собирается забрать его у нас! — ответил Штефан.
Его голос прозвучал намного громче, чем Штефану хотелось бы, и даже ему самому в нем послышались нотки отчаяния. Штефан осознавал, что его припирают к стенке, причем так, что он чувствовал одновременно и гнев, и бессилие. Ему, конечно же, было понятно, что Вестманн и его старший коллега умело им манипулируют: он сейчас был тем самым мячом, который они передавали друг другу. Однако ситуация была какой-то уж очень странной: хотя тактика действий этих двоих была ему понятна и он интуитивно осознавал, что вполне в состоянии дать им должный отпор, на деле же именно это у него как раз и не получалось.