Сердце вора
Шрифт:
На второй день рождества я отправился вниз по Напо за провизией и на разведку. Кроме бригантины, которая на самом деле была не более чем грубо сработанной лодкой, у меня было четыре примитивных индейских каноэ. Экипаж флотилии состоял из пятидесяти семи испанцев, нескольких негров и индейцев. Все они были изнурены тяжким одиннадцатимесячным походом, больны и истощены. Провизии никакой. Словом, читателю сего наверняка будет трудно вообразить себе обстоятельства более неблагоприятные для начала такого путешествия.
Нас всё дальше и дальше уносило стремительное течение, но жилья а, следовательно, и пищи, по-прежнему не было.
Люди питались лишь кожей, ремнями да подметками от башмаков, сваренными с какой-либо травой. Семеро испанцев умерло, многие впали в отчаяние. И только на исходе девятых суток — четвёртого января нового, тысяча пятьсот сорок второго года от рождества Христова, затемно, были обнаружены признаки человека.
Мне первому посчастливилось услышать бой индейских барабанов. Наутро мы увидели деревушку и приготовили порох, аркебузы и арбалеты, но до боя дело не дошло: индейцы попрятались. Деревню пришлось разграбить. До неё от того места, где мы расстались с Гонсало Писарро, по нашей оценке, было будто бы более 200 лиг.
Нескольких аборигенов удалось поймать. Я заговорил с ними, задобрил доверчивых индейцев подарками и попросил позвать к себе их «сеньора». Ко мне (признаюсь, я был сильно удивлён) сошлось тринадцать индейских вождей — касиков, и всех их, как это полагалось у конкистадоров, я торжественно «ввел во владение» именем испанского короля и своего начальника Гонсало Писарро. В удостоверение сего факта были составлены соответствующие документы.
В те же дни — четвёртого и пятого января — разыгрались в этом селении и другие, куда более важные события, сделавшие возможным моё дальнейшее путешествие.
Перед нами, едва индейцы выполнили первую половину порученного им дела — добыли продовольствия для войска — встал вопрос: как быть дальше? О том, чтобы подняться по реке на веслах, нельзя было и думать: течение казалось непреоборимым, дорога назад — бесконечной и гибельной. И тут будто бы прочих сложностей было мало, мои спутники, грозясь поднять бунт, потребовали от меня «не предпринимать похода вверх наперекор течению».
Я принужден был якобы уступить настояниям большинства, и заявил, что готов искать другой путь, дабы вывести всех в спасительную гавань, в края, обитаемые христианами. Но выставил при этом непременное условие: все будут ожидать меня в названном лагере в течение двух или трех месяцев, до тех пор, пока хватит пищи.
Двенадцатого февраля бригантина и несколько каноэ вошли в неизвестную нам реку. Из-за того что воды одной реки боролись при впадении с водами другой и отовсюду неслось множество всяких деревьев, к берегу, где обосновался «важный властитель» по имени Иримара, пристать не удалось. Начался голод. Только через двести лиг мы увидели несколько деревень. К счастью, нас встретили радушно и безбоязненно, и даже снабдили впрок съестными припасами.
К концу месяца посреди реки мы встретили два каноэ, доверху нагруженных огромными — с метр величиной — черепахами и прочей снедью. Местный касик по имени Апария зазывал нас к себе в гости. Мы насытились и запаслись едою впрок, а я, по обыкновению, стал наставлять индейца на стезю истинную. Для пущей убедительности мы выдали себя за «детей солнца», ибо аборигены поклонялись солнцу, которое называют «чисэ». Здесь я впервые прослышал о неких, живших ниже по реке, женщинах-воительницах, которых местные жители называли «коньяпуяра».
Пятьдесят восемь дней мы провели в селении Апарии. Тридцать пять из них ушло на сооружение второй, больших размеров бригантины, которую нарекли «Викторией». У нас не было ни материалов, ни инструментов, ни знатоков кораблестроительного дела, однако мои конкистадоры трудились не покладая рук. Они работали не за страх, а за совесть, понимая, что их спасение было заключено в этом судне. Заодно мы отремонтировали и меньшую бригантину «Сан-Педро», которая к тому времени уже порядком обветшала и подгнила. Между тем индейцы по какой-то причине изменили свое отношение к нам. Они перестали приносить пищу, так что, предчувствуя недоброе, в спешке мы отбыли из селения в конце апреля.
Начиная с этого места, мы плыли уже на двух судах. Река была необычайно широка и многоводна, и мы думали, что неподалеку находится океан. Да и что вообще могли мы знать о неведомых, необъятных и девственных пространствах? Нас несло невесть куда, как людей обреченных, и было нам неведомо ни то, где мы находимся, ни то, куда идем, ни то, что с нами сбудется-станется.
Худо пришлось в середине мая вблизи устья Путумайо, когда мы проходили мимо провинций некоего индейского касика Мачапаро. Битва здесь была не на жизнь, а на смерть, нас преследовали на воде и на суше. Лишь в первый день стычки раненых было восемнадцать, и один человек умер от ран. Не мудрено, что все эти восемьдесят лиг промелькнули как одна единая.
Спустя несколько дней справа открылась могучая река. При впадении она образовывала три острова, поэтому и была названа рекою Троицы. Повсюду были селения, и индейцы на каноэ шли за нами следом. Не раз они пускались в переговоры, но мы не могли понять друг друга, и потому не знали, что они нам говорят.
На высадку отваживались лишь у одиноких небольших селений. Но и там хозяева встречали незваных гостей с оружием в руках. То же произошло в конце мая в селении Глиняной посуды. А через пять дней нас обратили в бегство в другом селении, которое мы, по этой причине, назвали Вредным.
Между тем река становилась все шире. В то время, как мы видели один из берегов, второго не различали, а путешествие все более напоминало собой крестный путь. Мы вступили в другую, еще более воинственную провинцию, и была она очень населена и вела с нами неустанную войну.
Третьего июня сорок второго года мы увидели большую реку, воды которой были «черные, как чернила». Мы назвали ее Черной рекой, и я, уже слышавший о ней, понял, что, несмотря на все сложности и тяготы, мне удалось приблизиться к своей цели. Река неслась с такой стремительностью и таким бешенством, что ее воды текли в водах другой реки струёй длиною свыше двадцати лиг, и ни та вода, ни другая не смешивались.
Седьмого июня, в праздник тела господня, мы повесили несколько пленных индейцев и спалили деревню. Спустя неделю-другую в другом месте, чтобы прогнать индейцев, засевших в одном из «бухио», мы подожгли его. В этом селении мы нашли множество стрел и копий, пропитанных неведомой смолой. И чтобы испробовать, не была ли та смола ядовита, одной индианке прокололи той стрелой руки, она осталась жива.
В середине июня, десятого числа, был открыт ещё один приток. Был она много больше того, по которому мы плыли, и ему дали имя Рио-Гранде — Большая река.