Серебряная пряжа
Шрифт:
— Где, — спрашивает, — работаешь?
Узнал, что у него на фабрике, и только усмешечка по лицу прошла, ни слова больше не сказал.
Вот смена кончилась, управляющий приказывает Клавдейке.
— Эй, краля, тебя в контору зовут. Быстро!
Перепугалась Клавдейка. Ей бы надо скорей домой, а она по оплошности своей прямо в контору и пошла. Ну, и попала в западню. Антипа дверь-то на ключик. А окошечко на третьем этаже, не выпрыгнешь, не полетишь, не ласточка с крылышками.
Как пришла Клавдейка в себя, встала
Оторопь на Антипу напала:
— Ты что, окаменела? Чего уставилась? Али давно хозяина не видела?
А у самого губы трясутся.
— Эх, ты! — сказала Клавдейка, плюнула в глаза Антипе, залилась слезами и поплелась от фабрики.
Дома заперлась в чулане, лицом в подушку — не уймется, не успокоится.
Утром Матвей к ней:
— Что с тобой, сестрица?..
А она упала братцу на плечи и во весь-то полный голос взревнула. А потом спохватилась, полушалок на плечи, кусок в карман да и поплелась через овраг к Уводи в сторону антипиной фабрики. Идет, а ее, ровно былинку ветром, покачивает.
В обед бегут ребятишки от Козловых бань, кричат:
— Девка утопилась.
Дело не ново. Побежал Матвей, смотрит: Клавдейка.
Принесли ее к фабрике, положили у ворот. А у девки глаза большие, открытые, страшные… и вроде живые. Народ ахает да охает, столпились, стоят.
Антипа как раз тут и выкатывается. Губы задрожали, голова затряслась, сейчас кататься начнет. Только и ладит:
— Батюшки, батюшки, закройте девкины глаза. Что она на меня глядит?..
Этакими глазами в точности глянула она на хозяина, когда из конторы уходила.
Хлоп Антипа, пена изо рта, и принялся биться, колотиться, стоном стонать.
Ну, унесли деваху. Схоронили за оградой.
У Матвея сердце кровью обливается. Однако скоро пришлось опять за свое дело приняться: с похоронами-то в долги влез, надо отрабатывать. Стал лишние подряды брать Антипа с того дня вовсе покой потерял. То ли придуривал, то ли вправду хворость его точила на корню. Стал он глаз бояться.
Пришли девки да бабы рядиться, десятка два, так из всех пришлых Антипа пятерых отобрал. Какая девка ни сунется, у него один ответ:
— Ступай домой, ишь глазищи-то…
Губы задрожат, голова затрясется, вот-вот опять кататься начнет.
Другая попытается, и той тоже:
— Ишь буркалы, как у коровы. Проваливай. Али в гроб меня вогнать задумали?
И третьей:
— Чего на меня уставила свои плошки?
На том месте, где Клавдейку из пруда вытащили, велел часовню поставить. А это и в святцы не заглядывай: значит новый грех.
На людях Антипа перестал показываться. В саду флигель себе поставил, отшельником поселиться одумал. Тканью расписной порешил
Ну, мастера для этого лучше Матвея не сыскать. Антипа опять за ним послал. Дал ему тканей наилучших, во флигель определил.
Матвей за дело принялся. Чего только он по полотну ни раскинул: лужавинки в цветах и кустики, и деревца, птички златоперые на сучьях качаются, ручейки текут, облака плывут, и все к делу да к месту. День с ночью выписал. На занавеске на одной половине солнце сияет, на другой месяц гуляет, вкруг его, как горох, звезды рассыпаны. А под солнцем и луной сады зеленые.
У Матвея уже дело к концу подходило, как собрался Антипа в Шую. Правил он сам, кучера с собой не брал, не любил. Дело было к вечеру. Небо пунцовым ситцем горит. Как раз впереди, на конце дороги, где небо с землей сходится, видит Антипа стоит статная девка в красном сарафане, в красном платье.
— Что за прича: ни облако впереди, ни девка? Да что-то больно высока.
В толк не возьмет сразу.
— Тпру, милок, тпру, Чалый, — сдерживает он лошадь. А Чалый удила грызет, бойко ступает, никак не остановишь.
Губы дрожат у Антипы, голова трясется. Потерял он память, ткнулся в возке, хрипит, бьется. Лошадь испугалась, вскачь понесла. Долго ли так он катился, не помнит, в чутье-то пришел, видит: Чалый устал, шагом бредет.
Остановил Антипа лошадь и слышит впереди голос манит:
— Чего встал, трогай!
Точь в точь Клавдейка зовет.
Голос все ближе:
— Постой, постой, не гони, на меня взгляни!
Обернулся он: девка в огневом платье высоко поднялась и совсем близко у задних колес.
Душа у Антипы в пятки ушла: «Клавка гонится, из могилы встала. Ее глаза в точности!»
Лошадь-то вскок, а шаг с воробьиный скок: бегать всегда коротка нога. Хоть ты в лапти обут, каждый лапоть пуд. Ты бы снял сапог — да нога поперек. Для беглеца верста без конца. Вот так-то оглянется Антипа, а девка ближе, и глаза у нее все больше.
Ни жив, ни мертв, пригнал Антипа домой. Лошадь бросил у крыльца, а сам ползком да кувырком вскарабкался кое-как по лестнице до своей галдарейки. Дверь на крючок, никак не отдышится, никого на свою половину не пущает.
Вторые петухи пропели, тут и ахнул Антипа: эва, куда девка дотянулась — до третьего этажа… стоит в окне да и заглядывает одним глазом к Антипе в спальню. Глаз большой и с ресницами, а строгий — страсть.
С перепугу Антипе послышалось:
— Вставай, принимай, я в могиле не спала, миткали тебе ткала.
Антипа с кровати да на пол, пополз на карачках в угол.
Как опомнился, сел он возле приступочки и уставился на Матвееву роспись, где цветы, будто живые, раскиданы. Только бы ему к занавесочке подойти, где солнце с луной, как занавесочка-то вроде подалась от него и кто-то оголчил: