Серебрянка, или Напевы морской раковины
Шрифт:
Нолличек стал вдвое покладистей и добрее, чем в прежние холостяцкие времена. Или, если угодно, он стал в два раза менее ершистым и несговорчивым, что, в общем, то же самое. В молодой жене он души не чаял, а она ему ни в чём не перечила, и тарарамы во дворце почти позабылись. Впрочем, иногда Нолличек бранился с Полл, так как оба они были отчаянными спорщиками. Порою эти споры перерастали в настоящие ссоры с дразнилками и обзывалками.
Но бдительная Нянька никогда не позволяла Ноллу и Полли разругаться вконец: наказывала, разводила по углам, а потом посылала просить прощения – непременно до захода солнца, чтобы не перенести ссору в новый день. На самом деле эти непримиримые спорщики друг дружке очень нравились. И Нолличек старался угодить не только жене, но и её сестрёнке. Долл нежилась на мягких перинах и подушках, красовалась в шёлковых платьях и в других радостях не нуждалась. Когда же король захотел порадовать Полл, она попросила подарить ей огромную птичью клетку, чтобы входить к Серебристой серпоклювке, словно в домик. И Нолличек повелел выстроить в саду, куда долетал солёный морской ветерок, огромную, выше человеческого роста, птичью клетку. Было в ней три помещения: устланная травой спальня, вокруг которой задёргивались занавесочки; ванная комната с бассейном, заполненным морской водой; и гостиная с галькой, песком и ракушками. Полл проводила здесь полдня, а то и полночи, кормила свою Серебрянку с рук, а та по-прежнему хворала, и ей не становилось ни лучше, ни хуже. Каждое утро Полл отправлялась на берег с корзинкой для свежей рыбы, мешком для песка и ведёрком для морской воды и водорослей. Уж очень ей хотелось, чтобы Серебрянка чувствовала себя в клетке как дома. От дворца до лачуги Чарли было куда дальше, чем от мельницы, и Полл встречала рыбака очень редко. А встретив, непременно спрашивала, скоро ли выздоровеет Серебрянка. Чарли же всегда отвечал одно: «Время покажет».
Полл любила свою Серебрянку больше жизни. Она мечтала её вылечить, но дня, когда крыло заживёт и птица от неё улетит, ждала со страхом и печалью. Девочка боялась, что не выдержит разлуки. Впрочем, если Серебрянка так и не сможет летать, ей, Полл, будет ещё горше. Помимо ухода за птицей, у Полл вскоре появилось много других занятий. Кухарка разрешала ей толочь орехи и чистить ягоды в жаркой кухне, молочница позволяла снимать сливки с молока в прохладной маслобойне, садовник звал в солнечный сад полоть сорняки, а дворецкий посылал в полумрак погреба – нацедить пива на ужин королю. И все они охотно отвечали на её бесчисленные вопросы: отчего скорое тесто непременно сбивают на сквозняке; где у слепого червя голова, а где хвост; почему нельзя взбалтывать портвейн (а микстуру, наоборот, надо); почему сливки всегда оказываются поверх молока. Короче, на скуку у Полл времени не оставалось. А если приспичит ей вдруг в будний день увидеть родню, она могла оседлать королевского ослика по кличке Боббин и съездить по бережку на мельницу. Ну а по воскресеньям маманя и братья сами появлялись во дворце – неукоснительно, как часы.
Так, тихо-мирно, шли недели и месяцы, а на исходе года норфолкские колокола возвестили о рождении наследной принцессы. Нолличек на радостях повелел устроить ружейный салют, но Нянька сочла, что порох – детям не игрушка. Пришлось королю взять свой пугач и бабахнуть три раза с вершины утеса. А ещё через пару недель всё во дворце бурлило и кипело: здесь готовились к крестинам королевской дочери.
Кухарка испекла грандиозный пирог с ягодами, изюмом, миндалём, тмином, корицей и розовыми лепестками, покрытый сверху глазурью. Не пирог, а целое трёхъярусное сооружение. Первый, самый широкий, ярус являл собой сахарный цветник, второй – голубятню с сахарными голубками, а верхний изображал часовенку, внутри которой стояла сахарная колыбель, а вокруг танцевали сахарные херувимчики. Когда кухарка возвела наконец шпиль часовни, пирог измерили. Оказался он семи футов вышиной, а поднять его смогли только четверо здоровенных мужчин, да и то поднатужившись. Этой чести удостоились Эйб, Сид, Дейв и Хэл. Чтобы не опоздать на торжество, они прибыли во дворец накануне крестин.
Дворец гудел, точно пчелиный улей. Слуги носились взад-вперёд, вешали новые кисейные занавески, подвязывали их лентами, расставляли цветы, полировали до солнечного блеска всё, что могло заблестеть, таскали наверх бадьи с горячей водой, бутылочки с тёплым молоком, подносы с мылом и присыпками, пуховые подушечки с батистовыми оборками, маленькие костюмчики, шерстяные ботиночки, кружевные накидочки и папиросную бумагу – одним словом, всё, без чего никак нельзя окрестить ребёнка. А Нолличек непрерывно попадался всем под ноги, поскольку ходил, уткнувши нос в огромную книгу, которую, судя по всему, собирался прочесть от корки до корки.
Так он столкнулся на дворцовой лестнице с Полл. Она торопилась на берег за рыбой, водорослями, водой и песком для Серебрянки.
– Что ты читаешь? – спросила девочка, потирая ушибленный локоть.
– Это «Словарь имён», – ответил Нолличек. – Тут собраны все имена, какие существуют на свете. Имя ребёнка тут тоже есть, только я его пока не нашёл.
– Обязательно надо искать? – удивилась Полл.
– Конечно.
– А нельзя выбрать на свой вкус?
– Но я же могу ошибиться. А у ребёнка должно быть единственно верное имя.
– Как это единственно?
– Вот глупая! Каждому подходит только одно имя. Ты, допустим, можешь прозываться только Полл и никак иначе.
– Да, но…
– Никаких «но»! Ты Полл, и только Полл. Имя Джемайма тебе, например, вовсе не подходит.
– Но окрести меня родители Джемаймой, мне бы пришлось это имя носить, хочешь не хочешь. Я бы, конечно, не хотела.
– Вот видишь! – воскликнул Нолличек. – Если человек не рад своему имени, значит, оно неправильное. А мой ребёнок, когда вырастет, будет своё имя любить.
– Тогда не называй её Джемаймой.
– А вот тут ты мне не указ!
– Почему это?
– Потому что не тебе решать!
– Но я её тётя!
– Тёти не в счёт!
– Откуда ты знаешь? Ты же не пробовал быть тётей! – возразила Полл.
– И пробовать не хочу.
– А из тебя тёти и не получится, в крайнем случае – дядя!
– Не дерзи! – закричал Нолличек.
– А ну-ка цыц! – приструнила их Нянька, проходя мимо с медной грелкой, полной тлеющих угольков. – И кыш с дороги, а то обожгу ненароком.
Нолличек вжался в стенку, пропуская старушку, а Полл побежала к морю. На берегу Чарли Лун писал что-то острой палочкой на мокром песке.
– Привет, Чарли.
– Здравствуй, Полл.
– Здравствуй… Что ты пишешь?
– Не знаю. Волна всё стирает, никак не прочту.
– Пиши, где волна не достаёт.
– Не-е… Тогда придётся решить, что же я всё-таки пишу. – Он отбросил палочку. – Как там Серебрянка?
– Вчера дважды подпрыгнула и пыталась расправить крыло. Может, пора снять повязку?
– Серебрянка сама подскажет, – ответил Чарли.
– Знаешь, я теперь тётя, – похвалилась Полл.
– Чья?
– Ребёнка. Ты мне дашь рыбы?
– Для ребёнка, которому ты тётя?
– Для Серебристой серпоклювки.
– Пускай теперь сама за рыбой придёт. – Чарли наклонился возле прибоя, и накатившая волна кинула ему в руки опаловую раковину. – На-ка, отнеси ей, напомни.
– О чём?
– Да хоть о чём-нибудь, откуда мне знать? Одному раковина одно нашепчет, другому – другое.
– Красивая… – Полл нежно погладила глянцевитый перламутровый бок раковины и попыталась заглянуть в завитое нутро. – Вот бы поглядеть, что внутри. В самой серединке.
– Эта раковина не для гляденья, а для слушанья. Ладно, спеши-ка домой, а то сейчас с моря наволочёт туману.
– И луна скоро взойдёт, – мечтательно сказала Полл. – Сегодня полнолуние.
– Туман с луною, луна с туманом, – пробормотал Чарли и зашагал вдоль берега, напевая себе под нос:
Вчера я сети выбирал из моря сладких снов. Ты знаешь, друг, какой вчера попался мне улов? Зелёная русалочка с чешуйчатым хвостом Сто песен подарила мне об этом и о том…