Шрифт:
Пролог
Жара словно бы плавила саму реальность. Зыбкое марево колыхалось над землёй, воздух казался полужидким, почти осязаемым. В подобный зной мечтаешь о самой скромной и маленькой тени, о глотке воды, о легчайшем дуновении непостоянного ветерка… Но спасения не было. Впрочем, местные жители привыкли даже к такому издевательству, и ничего им не мешало готовить будущую хлебную ниву к принятию зёрен, как и в любой другой день.
Десятилетний мальчик одинокой былинкой торчал посреди пахотного поля, прямо на глубокой коричневой борозде, окаймлённой жирными полосами развороченной земли. Его торчавшая во все стороны непокорная белоснежная шевелюра смахивала не то на сугроб, не то на стог выцветшего сена. Мальчик был светлокожий и сероглазый, с плутоватыми, но, в целом, добрыми и располагающими к себе чертами лица. Ребёнок, нахмурив лоб, привычно озирался, ища кого-то среди
– Отец! – отчаявшись справиться самостоятельно, выкрикнул мальчик.
Один из мужчин обернулся. Однако, в этот же самый миг где-то за кривой чертой горизонта, словно нарисованной наспех, утробно и сердито зарокотало, и тут же багрово-оранжево-сине-жёлтая то ли огромная искра, то ли маленькая птица взметнулась из дальних далей, напомнив о наличии чего-то ещё за пределами маленького мирка, ограниченного скудными познаниями и дремучими суевериями селян. Рванулась ввысь, в осиянное неведомое, набирая высоту, на глазах уходя прочь из зоны видимости, тараня залитые нестерпимым сиянием серо-пепельные небеса бунтующим росчерком, а затем и вовсе исчезая.
– Звездолёт пошёл! – захлёбываясь от восторга, прокричал мальчик, но шедший мимо человек, очевидно, собиравшийся приступить к труду наравне с остальными, отвесил ему затрещину.
– Вот же оголтелый малец! Лучше делом займись – попить нам принеси!
Беловолосый оболтус, уныло волоча ноги, поплёлся в сторону жилых построек – одноэтажных, крепко сбитых изб, – через отлогий косогор. Мальчишка всей душой тянулся к головокружительной свободе космического корабля, отлично зная – ни один из них никогда его не заберёт. Неоткуда взять баснословное богатство, на которое можно было бы обменять билет, даже если вся деревня сложит сбережения. Золото здесь почти не водилось, самоцветы – тоже, а другие виды металлов и предметы обихода, даже добротно, на десятилетия, сработанные, не окупят. Да и презирают в блестящей, как чертоги волшебного народца, далёкой столице вещи кустарного производства.
– Эй! Братик, эй! Пошли лучше купаться!
Мальчик обернулся. Из-за деревьев, частично скрывавших великолепное, простёршееся чуть ли не до изломанного почти неразличимыми отсюда гребнями полупрозрачных лазурных гор края мироздания сиренево-голубое озеро, выглядывала и махала ему рукой девчушка с не менее растрёпанными, чем у него, ржаво-красными волосами.
Поручение взрослых было немедленно позабыто напрочь, как нечто несущественное, и улыбающийся от уха до уха пацан вприпрыжку помчался к сестре. За увиливание от обязанностей ему, конечно, влетит так, что дня три нормально сидеть не сможет, но в подобных случаях он раз за разом успешно игнорировал собственный печальный опыт.
***
В другое время, в другом месте, другой мальчик сидел перед длиннобородым наставником, прикрывавшим солидную лысину высоким колпаком, синим в зелёный горошек. Мальчику казалось, что этот шутовской головной убор больше подходит для спальни, чем для учебного помещения. Возможно, тот, вскочив спозаранку, спросонок схватил это вместо своей обычной широкополой шляпы. Хорошо, не чепец супруги – мальчик был хорошо осведомлён, что старый зануда был женат. Ещё бы – эта дама работала у его отца главным поваром. Но чепец безвкусный, как у скряги-холостяка. И как она вообще его такого выпускает куда-либо? Стыдно же!
– Не отвлека-а-а-айтесь, ю-у-у-уноша, – тошнотворно, на вкус этого несчастного, или, во всяком случае, считавшего себя несчастным, ребёнка, жертвы науки, вытягивая гласные, прогнусавил сей малоаппетитный субъект.
Мальчик медленно отвёл взор от стрельчатого витражного окна, шедевра тончайшего архитектурного искусства. Бедному пленнику многочасовой зубрёжки и чтения занудных, до изумления устаревших учебников хотелось в парк, заплутать среди узких извилистых аллей, купавшихся в зелени и погружённых в постоянную полутень от раскинувшихся над дорожками ветвей. Услышать, как плещется над головой узорчатая листва, вдохнуть сладкий, но ненавязчивый и почти робкий аромат.
– Если вы полагаете, что вам требуется переход на более продвинутый курс галактического обществознания, позвольте проэкзаменовать вас, – ледяным тоном отчеканил преподаватель.
Вопрос наверняка являлся риторическим, а озвучен был и вовсе как утверждение, однако, мальчик со снисходительной улыбкой бросил:
– Позволяю, – и его карие глаза иронически блеснули.
Нос и щёки учителя побагровели. Едва не запыхтев, он ворчливо начал:
– Почему на Леоне людям жить нельзя?
– Слишком велика концентрация аммиака в атмосфере.
– А на Гекате?
– Она слишком близка к звезде, к Лире Орфея. Присолнечная сторона планеты раскалена добела, теневая – неизбежно замерзает. Суточное вращение Гекаты вокруг её оси составляет двадцать восемь наших часов, а годовой оборот – сто шестьдесят таких дней. Кроме того, её радиационный фон вдвое выше допустимой для белковых организмов нормы.
– Есть ли расы, способные существовать на Леоне или Гекате?
– Своего населения у обеих данных планет не имеется, но Леон пригоден для обитания садхе, поскольку они могут обойтись без дыхания, альмайя, для которых аммиак не ядовит, и гигенти, за отсутствием физической оболочки, а, значит, и возможности её отравить. Последние имеют шансы выжить и на Гекате, но это будет весьма дискомфортно даже для них. Садхе не выносят высоких температур, дневная фаза Гекаты их испепелит, если они не будут непрерывно двигаться, оставаясь постоянно в тени, но рано или поздно это утомит даже их.
– Перечислите три наиболее известных обряда стаур-махту.
– Их самоназвание стаурама-а-кадиш-махту-о, сокращение было введено для нашего удобства. Ещё такие длинные названия не могут выговорить н'дага, – педантично поправил учителя мальчик, сделавшись как никогда серьёзным и собранным. – Первый обряд – распитие крови. Они не дадут войти в их чертоги из чёрных и алых кристаллов тому, с кем не обменялись хотя бы одним глотком крови. После этого выгнать гостя они не считают себя вправе, даже если он угрожает их жизни. Смерть при таком раскладе событий для них более приемлема. Второй обряд – совместное омовение в Купальне Прошлого и Будущего, представляющей собой каверну, заполненную зелёной стоячей водой, судя по всему – из подземных источников, дожди в их мире проходят далеко не каждый год, да и каверна укрыта от них скальным навесом, – рассказывая, мальчик отчётливо представлял себе те буро-серо-чёрные каменисто-глинистые края, где главным элементом ландшафта выступали янтарного оттенка высокие тощие кактусы. – После такого обряда все участники его по законам стаур-махту официально становятся родственниками. Следует быть осмотрительным с выбором, поскольку после священного омовения нельзя никого из тех, кто с тобой был, ни объявить врагом, что бы тот ни натворил, ни взять в супруги, поскольку междуродственные браки данный народ не одобряет. Третий обряд – ловля ребёнка. Их вид размножается, пуская в пору ежегодного созревания клетки тела по ветру. За период полного оборота их планеты вокруг звезды системы частицы подрастают до отдельных индивидов с зачаточным разумом и заготовками конечностей. Нужно точно уловить момент – упущенный малыш вскоре запустит процесс саморазложения, избавляясь от себя, как организмы наших не забеременевших вовремя женщин – от приготовленной для принятия эмбриона питательной среды, то есть – активной яйцеклетки.
Наставнику сделалось от данного сравнения слегка не по себе, несколько быстро промелькнувших на его одутловатой физиономии гримас выразили все градации его неприязненного отношения к тому, что ребёнку уже об этом известно. Однако, сам мальчик, кареглазый светлокожий шатен, обещавший с возрастом стать записным сердцеедом, даже и бровью не повёл.
– Вы прошли проверку, и я подам прошение вашему отцу об усложнении учебной программы.
– Премного благодарен.
Подавляя зевок, мальчик вновь перевёл взгляд на цветное оконное стекло – точнее, на плясавшие по нему тёмные тени раскачивавшихся на ветру ветвей обступивших особняк плотным полукольцом деревьев с золотистой листвой, пахнувшей, как ему достоверно было ведомо, мёдом и корицей, а ещё чем-то летучим, освежающим, отчасти напоминающим по эффекту мяту, но отнюдь не ею. Деревьев южных, плохо адаптирующихся к местному климату, жарчайшему для местных, но для капризных теплолюбимцев баловней экзотической природы тропического пояса – мягко говоря, прохладному. Мальчику в классной комнате всё ещё оставалось невыносимо тоскливо.