Серебряный орел
Шрифт:
Ромул кивнул. Сейчас все происходило не так, как в тот раз, когда они оставили Бренна на поле сражения. К тому же после пяти лет пребывания в аду он совершенно не хотел, чтобы его схватили как пирата. А ведь если олибанум, награбленный в прибрежных деревнях, обнаружат, именно так и случится. Тогда их головы тоже выставят на кольях на крепостной стене. Поняв это, он, опередив Зебулона и Тарквиния, принялся усердно расталкивать прохожих. Со всей возможной скоростью они пробирались по лабиринту улиц.
На причале собралась большая толпа, оттуда доносились возбужденные голоса и крики. Как и во всем мире, жители Каны были рады хоть ненадолго отвлечься от скучных будней и необходимости зарабатывать себе на жизнь ради возможности полюбоваться чужим несчастьем.
Ромул издалека увидел портового надзирателя, которого сопровождали еще несколько чиновников и целая толпа солдат. Он, яростно жестикулируя, требовал чего-то от человека, стоявшего на носу большого корабля, пришвартованного около лавок купцов. По его сигналу воины наложили стрелы на луки.
Капитан корабля, явно не желавший обыска, продолжал стоять на своем.
Надзиратель сердито махнул рукой. Солдаты натянули тетивы и нацелили стрелы на находившихся на палубе людей. В толпе громко заахали. Наконец капитан сплюнул в море, признав свое поражение, и сердитым взмахом руки указал чиновникам на трап. Первым с надменным видом на судно взошел портовый надзиратель. За ним — несколько солдат. Оставшиеся на причале продолжали держать луки наготове.
— А вот и наш шанс, — сказал Ромул, — пока они заняты.
Не ускоряя шага, он принялся протискиваться через толпу зевак. Тарквиний и Зебулон следовали за ним по пятам. Мало кто оглядывался на них. Происходившее на корабле было куда интереснее.
Ахмед, пытаясь скрыть волнение, расхаживал по палубе дау.
— Еще кого-нибудь видели? — рявкнул он.
Ромул и Тарквиний покачали головами.
— Только тех, кого отправил назад раньше, — сказал Зебулон. — И этих двоих.
— О боги! — воскликнул Ахмед. — Троих нету.
И они нисколько в этом не виноваты, подумал Ромул. Им ведь разрешили оставаться на берегу почти до заката. Зебулону и так повезло, что он нашел столько народу.
Пока команда втихомолку готовилась к отплытию, коренастый нубиец чуть не приплясывал от нетерпения. К тому времени, когда солдаты закончили проверять первый корабль, он уже места себе не находил. Хотя до его корабля портовые власти должны были досмотреть еще два судна, Ахмед не мог больше сдерживаться. Конечно, оставлять троих членов экипажа было жалко, но если бы чиновники поднялись к ним на борт, всех ждала бы верная смерть.
— Отчаливай!
Команда прозвучала чуть слышно, однако встревоженные не меньше капитана пираты сразу же выполнили ее.
Ромул все же не смог промолчать.
— А как же Мустафа? — спросил он.
— Мустафа — глупец, — огрызнулся Ахмед. — И все остальные — тоже. Пускай выкручиваются как знают.
Ромул отвел взгляд. Из-за того, что пришлось бросить приятеля в чужом городе, его терзали угрызения совести. Он быстро вознес молитву богам, прося их, чтобы они защитили Мустафу, который два года был ему чуть ли не товарищем.
Потом он перевел взгляд на ряды голов, торчавших над мощными стенами. Безглазые, почти бесплотные, с ухмылкой, показывающей оскаленные зубы, они походили на демонов потустороннего мира. Но когда-то они были людьми. Отверженными. Преступниками. Пиратами. Ноздри Ромула уловили слабый запах разлагающейся плоти. Почувствовав спазмы в желудке, он повернулся и стал смотреть в открытое море.
Глава XXIII
РУБИКОН
Равенна, Северная Италия, зима 50/49 г. до н. э.
Фабиола вздрогнула и придвинулась ближе к огню. Ничто не помогало ей согреться — ни горячее вино, ни плотная одежда, ни пол с подогревом, ни толстые одеяла. Землю покрывал глубокий снег, колючий северный ветер уже неделю без устали теребил красную черепицу на крыше. Фабиола сжала губы. Может быть, новый год и начался, но погода ни капли не улучшилась. Как и ее настроение.
Естественно, причиной тому был не только холод. Фабиола понимала, что ей следует благодарить судьбу. Она здесь, рядом с одним из тех людей, которые определяют будущее Рима. Но в душе она чувствовала пустоту.
Фабиола думала о двух годах, прошедших после ее воссоединения с Брутом. Память о том, как она упала в его объятия, всегда отравляло то, что она сказала на пиру спустя несколько часов. Допустила чудовищный промах, который оскорбил Цезаря, подорвал ее уверенность в себе и сильно разгневал ее возлюбленного. Брут был чрезвычайно предан своему полководцу, и Фабиоле понадобилась целая вечность, чтобы исправить зло, которое она причинила. Но уговоры, лесть и кокетство сделали свое дело, и в конце концов Брут снова уступил ее чарам. А Фабиола решила больше никогда не повторять своей ошибки. После прозрачной угрозы Цезаря она держалась тише воды ниже травы и на неопределенный срок отложила намерение выяснить, кто ее отец. Здесь, на вилле Брута, она могла не бояться ни Цезаря, ни Сцеволы, ни кого-либо другого. Сбитая с толку и сгорающая от стыда, она спрятала голову в песок. По крайней мере, на время.
Однако за стенами ее убежища события развивались быстро. После оглушительной победы, одержанной Цезарем, Сенат объявил двадцатидневное торжество. Кроме того, ему была оказана редкая честь: Цезаря решили выбрать консулом заочно, не требуя его возвращения из Галлии в Рим. Новый закон, принятый по инициативе союзников Цезаря, чрезвычайно взволновал Катона и оптиматов. Если Цезарь легко сменит свою нынешнюю должность проконсула Галлии на должность консула Республики, он перестанет быть рядовым гражданином и будет недоступен для судебного преследования. Больше всего врагов Цезаря злило то, что народу не было до этого никакого дела. Но они-то помнили, как Цезарь нарушил закон во время своего первого консульского срока, запугивая и применяя насилие против второго консула и других политиков, и ждали удобного момента, чтобы нанести удар. Интриги усиливались. Дела были забыты, заговоры множились, звучали страстные речи. Ясным казалось только одно: Катон этого так не оставит. Даже если требование будет стоить ему жизни, он добьется, чтобы Цезарь предстал перед судом Рима.