Серебряный орел
Шрифт:
— Его пытали! — прошипел Ромул, делая шаг вперед.
Галл схватил его за правую руку и втянул в строй.
Ромул подавил протест. У каждого человека своя и только своя судьба, — так частенько говорил гаруспик. И сейчас Ромулу не следовало вмешиваться. Тем более что Тарквиний сам создал эту ситуацию.
— Ты?! — с издевательской усмешкой воскликнул Пакор. — Пришел посмотреть, как мои войска обходятся без тебя?
Стоявшие рядом с ним парфяне расхохотались.
Тарквиний облизал сухие растрескавшиеся губы, и у Ромула защемило сердце.
— Хватит! — прогремел командир легиона. —
— Стойте! — Голос Тарквиния был негромким, но его услышали все. Самое поразительное, что никто не двинулся с места.
Пакор налился кровью от ярости, а двое парфян, державшие гаруспика, похоже, растерялись.
— Скифы побеждены, — сказал Тарквиний. — Эта опасность миновала.
Пакор не смог сдержать самодовольную ухмылку. Он поднял руки в триумфальном жесте, и парфяне разразились восторженными криками. Обрадовались даже легионеры.
Тарквиний выждал, пока все не смолкли.
— Ну а как быть с индийцами? — все так же негромко, почти равнодушным тоном спросил он.
Счастливые дотоле лица сразу вытянулись. Несколько слов неподвижно повисли во внезапно сделавшемся липким воздухе. Ромул взглянул на Бренна, тот лишь пожал плечами.
— Индийцы? — рассмеялся Пакор, но смех его прозвучал ненатурально. — Им, прежде чем объявиться в окрестностях Маргианы, пришлось бы сначала разбить бактрийцев.
— Они это уже сделали.
Красное лицо Пакора стремительно становилось серым.
— Но ведь весна только началась, — возразил он.
— На сотню миль южнее снега тают гораздо раньше, — последовал мгновенный ответ. — И армия Бактрии потерпела жестокое поражение.
Командир легиона был явно обескуражен этими словами.
— К нам направляется огромное войско, — продолжал Тарквиний. — Индийский царь Азес стремится покорить новые земли. И если его не остановить, он двинется через Маргиану дальше на запад.
Растерянное выражение лица Пакора говорило красноречивее любых слов. Об Азесе Тарквиний упомянул лишь однажды, давным-давно.
— Много их?
— Тридцать тысяч пехоты, — провозгласил гаруспик. — С нею тысяч пять кавалерии. И еще боевые колесницы.
Ближайшие легионеры разразились недоверчивыми восклицаниями.
— Мелочь, ничего не скажешь, — прорычал Пакор, тщетно пытаясь не обращать внимания на голоса воинов.
Глаза Тарквиния походили на темные провалы.
— У них есть и слоны. Не меньше ста.
Последние слова не на шутку испугали солдат, а парфянин, до того державшийся бодро и прямо, вдруг ссутулился.
Радость, которую испытал Ромул при виде своего наставника, почти полностью улетучилась. Тарквиний провозгласил судьбу Забытого легиона. А с ним и его друзей. Он точно знал это. Захваченный новым горем, юноша не заметил реакции Бренна.
Все долго молчали, но в конце концов Пакор все же справился со своими эмоциями.
— Разойтись по казармам! Быстро! — пробормотал он.
Ему было ясно, что чем больше услышат легионеры, тем сильнее будет подорван их боевой дух. Судя по встревоженным голосам, доносившимся из рядов первой когорты, воины уже успели встревожиться сверх меры. Центурионы и оптионы замахали жезлами, посыпались оплеухи, загремели проклятия, и войско наконец-то сдвинулось с места.
— Нужно поговорить, — сказал Тарквинию командир легиона.
Гаруспик молча склонил голову. Даже изможденный вид и страшные раны не смогли полностью лишить его облик прежней значительности.
Ромул и Бренн вместе со всеми шли вперед. Когда они поравнялись с Тарквинием, тот повернул голову и посмотрел на Ромула, потом перевел взгляд на Бренна и улыбнулся. Друзья не могли не улыбнуться ему в ответ. Возможно, впереди их ждала величайшая в жизни опасность, но пока что они были живы.
И они зашагали дальше, прошли под аркой ворот, мимо часовых, стоявших на крепостных стенах. В строю первой когорты можно было ощутить накал эмоций, обуревавших воинов. Зловещие слова гаруспика напрочь смыли эйфорию, в которой легионеры пребывали после только что одержанной блестящей победы. Те обвинения во всех грехах, которые Новий возвел на Ромула и Бренна, автоматически распространились и на их друга Тарквиния. Пока он находился в заточении у парфянских военачальников, никто не осмелился обвинить и его в том, что он беглый раб, и все же гаруспик был виновен, поскольку якшался с изгоями. Однако еще не успели потускнеть и связанные с ним воспоминания об ужасном походе из Селевкии на восток. Именно тогда Тарквиний спас множество больных и раненых, и его знали все и каждый. Ну и кроме того (вернее, это было самым главным), его пророчества неизменно сбывались, что обеспечило гаруспику глубокий почет в Забытом легионе.
И мало кто дерзнул бы возражать Тарквинию в ответ на его предупреждение о неизбежном вторжении.
Вскоре легионерам должна была остро потребоваться вся, без остатка, отпущенная им Фортуной удача.
Пакор отнесся к словам Тарквиния со всей серьезностью. В тот же вечер он собрал в претории всех центурионов. Там им объявили, что завтра легион отправится в поход на юг. В лагере должен был остаться лишь небольшой сторожевой отряд и больные, негодные к походу. Следовало взять с собой все до одной баллисты, изготовленные скучающими оружейниками в тихие зимние месяцы. К счастью, крепкие мулы, которых парфяне дали своим римским пленникам для перехода из Селевкии на восток, были здоровы и хорошо упитаны. Им тоже предстояло серьезно потрудиться. Вьючным животным придется тащить провиант для войска, запасное снаряжение, метательные орудия, сено для себя, длинные копья, палатки и еще бесчисленное количество вещей, которые могли бы потребоваться большому войску.
Мрачные центурионы быстро передали новость своим солдатам. Пусть командиры были парфянами, но и их решение Пакора тоже встревожило до крайности. Отправляться на войну в начале года было страшновато. Зато усталых легионеров известие не удивило. Конечно, они рассчитывали отпраздновать свою победу над скифами и некоторое время спокойно спать на собственных койках. А вместо этого размышляли о словах Тарквиния, которые уже не по одному десятку раз повторили в каждой казарме. За выигранным рискованным сражением должно было последовать другое, во много раз более опасное. И с наступлением темноты в чистое небо, покой которого не нарушал даже легчайший ветерок, вознеслись тысячи молитв. Мало кто смог крепко спать в эту ночь.