Серебряный осел
Шрифт:
Тем более что историю «Десяти славных тысяч» Орландина не только слышала от матери и ее товарищей, но и наблюдала своими глазами.
Началось все с того, что в Персии возникла смута, имеющая давнюю и занятную историю.
«…У одних дворцы, у других хижины, у одних сундуки с золотом, у других тощие кошельки. У одного гарем, а у другого одна старая жена, доставшаяся от старшего брата…»
Несправедливость устройства мира томила и крестьян Месопотамии, и рудокопов Заравшана, и пастухов с гор
«Надо все разделить поровну!»
Такая мысль приходила не в одну голову, и, наконец, один такой мудрец Маз-Дак вошел в доверие к персидскому принцу Каваду.
– Следует взять блага для бедных у богатых, а у великих – для малых, – объяснял царю жрец. – Тот, у кого много денег, пищи или женщин, имеет на них не больше прав, чем кто-то другой. Сделай так, и ты будешь великим государем!
Как ни удивительно, Кавад прислушался к последователю Заратустры, а не велел прогнать его палками. Правда, злые языки говорили, что царевича особенно прельстила мысль о женщинах – у его дряхлого отца в гареме томилась тысяча с лишним красоток, старцу не нужных, а Кавад вынужден был довольствоваться жалкими десятью наложницами, как полагалось наследному принцу.
Как назло, старый Хосрой еще и имел привычку задерживать войску жалованье и иногда казнить своих военачальников для профилактики, выражаясь заумным латинским словом.
Так что не удивительно, что заговор, возглавляемый Кавадом и Маз-Даком, достиг полного успеха. И началась в Персии новая жизнь, в полном соответствии с мыслями премудрого мобеда.
Жить в стране стало очень неплохо, даже весело. Хотя Кавад не только отнимал блага у одних и отдавал другим (что, впрочем, делали все его предшественники) и развлекался в отцовском гареме, но и воевал.
Воевал успешно и брал изрядную добычу – в Вендии, в Хоразме, в Гиркании и даже в имперских землях. А добычу, отобрав свою долю, щедро раздавал солдатам, ибо помнил, как легко голодный и бедный солдат теряет верность своему государю.
Воины славили царя царей и ласкали пленниц, крестьяне пахали землю, а ночами отдыхали в объятиях жен (женщин после войн и смуты хватало на всех), купцы торговали, не боясь разбойников и ростовщиков, а жрецы Ахурамазды во главе с Маз-Даком говорили, что это хорошо.
Беда, однако, была не за горами, а за плечами.
Со временем повелитель стал замечать, что его окружают одни льстецы и подхалимы, а жрецы грабят казну. Воины тоже обнаружили, что добыча кончилась и пленниц перестало хватать на всех. А воевать снова они не хотели, ибо привыкли к роскоши и сытой жизни. К тому же оказалось, что и золота, и женщин больше у сотников с тысячниками, а высшие воеводы так вообще живут во дворцах.
Чтобы насытить начавших роптать вояк, шах повысил подати – и стали недовольны купцы, ремесленники и землепашцы.
Кавад, недолго думая, рассудил, что иноземные наемники будут ему защитой куда как более надежной, чем соплеменники, и договорился
В их числе и оказалась матушка Сэйра со своей юной дочерью.
Дальше началось такое, что Орландине потом снилось в кошмарных снах.
Шахиншах трон не удержал, произошла обычная в таких случаях резня, а наемникам с семьями пришлось отступать кружным путем через горы к границам Империи.
Так что мало до людоедства не дошли…
Невеселые воспоминания девушки были прерваны появлением очередной процессии.
Человек пятьдесят сопутствовали странному типу в нелепом плаще из слюдяных чешуек и маске, напоминающей голову насекомого.
Из его слов, сопровождаемых ударами в бубен, следовало, что он не кто иной, как слуга Великой Пей – Повелительницы Мух, именуемой также Бааль-Зебиль.
Жужжа и приплясывая, он призывал всех поклоняться ей и ее любимым дочерям – мухам, а не всяким ложным богам.
Про эту богиню Орландина слышала еще в Сераписе – ведь в Сераписе можно услышать обо всем на свете.
По слухам, в капищах Бааль-Зебиль несчастных жертв ритуально скармливают мухам, которые ради этого слетаются со всей округи.
– Хвала Бааль-Зебиль! – вопил жрец. – Да не будет никаких других богов, кроме нее! Да станет пищей для мух и их детей персидский Бог-Бык! Да пойдут мухам на корм Дий и Сва!
«Ого! – подумала Орландина. – И до троецарских богов уже добрались!»
– Да съедят мухи друидов и их кровожадных богов и богинь – всех без остатка! – продолжал бесноваться жрец. – Да пожрут мухи Небесные Чертоги Одина вместе с валькириями! Да обратят они и мать их, Великая Муха Пея, в прах христианский рай вместе со святыми и ангелами!
«Хорошо, что сестра этого не слышит!» – усмехнулась воительница, вжимаясь в камень. Служба продолжалась.
Жрец, уже охрипнув, помянул Уни, Астарту, Кибелу, Юпитера, Зевса, Осириса и Исиду, африканскую Домбалу и еще кучу совсем уж неизвестных Орландине небожителей, вроде Эро – Элэватара, Цтулху, Бафомета и Саурона.
Не был забыт даже Кун-фу-цзы из Чжунго. Тот самый, который перед вознесением на небо заповедовал не проливать крови, а до этого изобрел борьбу, названную его именем – содержащую множество способов убить и в самом деле не пролив ни капли крови.
Всем им мушиный пастырь однообразно пожелал быть съеденными мухами (ну, в виде особой чести – их повелительницей).
– Ох, расплодилось уродов всяких! – в сердцах бросил какой-то солидный немолодой мужчина, судя по узорам на длинной рубахе, фракиец. – Совсем старых богов, родителей наших, скоро почитать перестанут. Вон небось такая же сволочь намедни в храм Цереры кошку дохлую подбросила! – Он в ужасе схватился за голову и ни с того ни с сего закончил: – Нет, ежели так пойдет, то порядка без Мерланиуса Британского не будет!