Серебряный век. Лирика (сборник)

Коллектив авторов

ИСКУСИТЕЛЬ

Врубелю

О, пусть тревожно разум бродит И замирает сердце – пусть, Когда в очах моих восходит Философическая грусть. Сажусь за стол… И полдень жуткий, И пожелтевший фолиант Заложен бледной незабудкой; И корешок, и надпись: Кант. Заткет узорной паутиной Цветную бабочку паук – Там, где над взвеянной гардиной Обвис сиренью спелый сук. Свет лучезарен. Воздух сладок… Роняя профиль в яркий день, Ты по стене из темных складок Переползаешь, злая тень. С угла свисает профиль строгий Неотразимою судьбой. Недвижно вычерчены ноги На тонком кружеве обой. Неуловимый, вечно зыбкий, Не мучай и подай ответ! Но сардонической улыбки Не выдал черный силуэт. Он тронулся и тень рассыпал. Он со стены зашелестел; И со стены бесшумно выпал, И просквозил, и просерел. В атласах мрачных легким

локтем Склонясь на мой рабочий стол, Неотвратимо желтым ногтем Вдоль желтых строк мой взор повел. Из серебристых паутинок Сотканный грустью лик кивал, Как будто рой сквозных пылинок В полдневном золоте дрожал. В кудрей волнистых, золотистых Атласистый и мягкий лен Из незабудок росянистых Гирлянды заплетает он. Из легких трав восходят турьи Едва приметные рога. Холодные глаза – лазури, – Льют матовые жемчуга; Сковали матовую шею Браслеты солнечных огней… Взвивается, подобный змею, Весь бархатный, в шелку теней. Несущий мне и вихрь видений, И бездны изначальной синь, Мой звездный брат, мой верный гений, Зачем ты возникаешь? Сгинь! Ты возникаешь духом нежным, Клоня венчанную главу. Тебя в краю ином, безбрежном, Я зрел во сне и наяву. Но кто ты, кто? Гудящим взмахом Разбив лучей сквозных руно, Вскипел, – и праздно прыснул прахом В полуоткрытое окно. С листа на лист в окошке прыснет, Переливаясь, бриллиант… В моих руках бессильно виснет Тяжеловесный фолиант. Любви не надо мне, не надо: Любовь над жизнью вознесу… В окне отрадная прохлада Струит перловую росу. Гляжу: – свиваясь вдоль дороги, Косматый прах тенит народ, А в небе бледный и двурогий, Едва замытый синью лед Серпом и хрупким, и родимым Глядится в даль иных краев, Окуреваем хладным дымом Чуть продышавших облаков. О, пусть тревожно разум бродит Над грудою поблеклых книг… И Люцифера лик восходит, Как месяца зеркальный лик. 1908 Москва

Родине

Рыдай, буревая стихия, В столбах громового огня! Россия, Россия, Россия, – Безумствуй, сжигая меня! В твои роковые разрухи, В глухие твои глубины, – Струят крылорукие духи Свои светозарные сны. Не плачьте: склоните колени Туда – в ураганы огней, В грома серафических пений, В потоки космических дней! Сухие пустыни позора, Моря неизливные слез – Лучом безглагольного взора Согреет сошедший Христос. Пусть в небе – и кольца Сатурна, И млечных путей серебро, – Кипи фосфорически бурно, Земли огневое ядро! И ты, огневая стихия, Безумствуй, сжигая меня, Россия, Россия, Россия – Мессия грядущего дня! 1917 Поворовка

Ты – тень теней

Ты – тень теней… Тебя не назову. Твое лицо – Холодное и злое… Плыву туда – за дымку дней – зову, За дымкой дней, – нет, не Тебя: былое, – Которое я рву (в который раз), Которое, – в который Раз восходит, – Которое, – в который раз алмаз – Алмаз звезды, звезды любви, низводит. Так в листья лип, Провиснувшие, – Свет Дрожит, дробясь, Как брызнувший стеклярус; Так, – в звуколивные проливы лет Бежит серебряным воспоминаньем: парус… Так в молодой, Весенний ветерок Надуется белеющий Барашек; Так над водой пустилась в ветерок Летенница растерянных букашек… Душа, Ты – свет. Другие – (нет и нет!) – В стихиях лет: Поминовенья света… Другие – нет… Потерянный поэт, Найди Ее, потерянную где-то. За призраками лет – Непризрачна межа; На ней – душа, Потерянная где-то… Тебя, себя я обниму, дрожа, В дрожаниях растерянного света. Берлин 1922 года

М. И. Цветаевой

Неисчисляемы Орбиты серебряного прискорбия, Где праздномыслия Повисли – Тучи… Среди них – Тихо пою стих В неосязаемые угодия Ваших образов: Ваши молитвы – Малиновые мелодии И – Непобедимые ритмы. 1922 Цоссен

Владислав Ходасевич (1886–1939)

Путем зерна

Проходит сеятель по ровным бороздам. Отец его и дед по тем же шли путям. Сверкает золотом в его руке зерно, Но в землю черную оно упасть должно. И там, где червь слепой прокладывает ход, Оно в заветный срок умрет и прорастет. Так и душа моя идет путем зерна: Сойдя во мрак, умрет – и оживет она. И ты, моя страна, и ты, ее народ, Умрешь и оживешь, пройдя сквозь этот год, – Затем, что мудрость нам единая дана: Всему

живущему идти путем зерна. 23 декабря 1917

«Со слабых век сгоняя смутный сон…»

Со слабых век сгоняя смутный сон, Живу весь день, тревожим и волнуем, И каждый вечер падаю, сражен Усталости последним поцелуем. Но и во сне душе покоя нет: Ей снится явь, тревожная, земная, И собственный сквозь сон я слышу бред, Дневную жизнь с трудом припоминая. 30 августа 1914

«О, если б в этот час желанного покоя…»

О, если б в этот час желанного покоя Закрыть глаза, вздохнуть и умереть! Ты плакала бы, маленькая Хлоя, И на меня боялась бы смотреть. А я три долгих дня лежал бы на столе, Таинственный, спокойный, сокровенный, Как золотой ковчег запечатленный, Вмещающий всю мудрость о земле. Сойдясь, мои друзья (невелико число их!) О тайнах тайн вели бы разговор. Не внемля им, на розах, на левкоях Растерянный ты нежила бы взор. Так. Резвая – ты мудрости не ценишь. И пусть! Зато сквозь смерть услышу, друг живой, Как на груди моей ты робко переменишь Мешок со льдом заботливой рукой. 12 марта – 18 декабря 1915

Эпизод

…Это было В одно из утр, унылых, зимних, вьюжных, – В одно из утр пятнадцатого года. Изнемогая в той истоме тусклой, Которая тогда меня томила, Я в комнате своей сидел один. Во мне, От плеч и головы, к рукам, к ногам, Какое-то неясное струенье Бежало трепетно и непрерывно – И, выбежав из пальцев, длилось дальше, Уж вне меня. Я сознавал, что нужно Остановить его, сдержать в себе, – но воля Меня покинула… Бессмысленно смотрел я На полку книг, на желтые обои, На маску Пушкина, закрывшую глаза. Все цепенело в рыжем свете утра. За окнами кричали дети. Громыхали Салазки по горе, но эти звуки Неслись во мне как будто бы сквозь толщу Глубоких вод… В пучину погружаясь, водолаз Так слышит беготню на палубе и крики Матросов. И вдруг – как бы толчок, – но мягкий, осторожный, И все опять мне прояснилось, только В перемещенном виде. Так бывает, Когда веслом мы сталкиваем лодку С песка прибрежного; еще нога Под крепким днищем ясно слышит землю, И близким кажется зеленый берег И кучи дров на нем; но вот качнуло нас – И берег отступает; стала меньше Та рощица, где мы сейчас бродили; За рощей встал дымок; а вот – поверх деревьев Уже видна поляна, и на ней Краснеет баня. Самого себя Увидел я в тот миг, как этот берег; Увидел вдруг со стороны, как если б Смотреть немного сверху, слева. Я сидел, Закинув ногу на ногу, глубоко Уйдя в диван, с потухшей папиросой Меж пальцами, совсем худой и бледный. Глаза открыты были, но какое В них было выраженье – я не видел. Того меня, который предо мною Сидел, – не ощущал я вовсе. Но другому, Смотревшему как бы бесплотным взором, Так было хорошо, легко, спокойно. И человек, сидящий на диване, Казался мне простым, давнишним другом, Измученным годами путешествий. Как будто бы ко мне зашел он в гости, И, замолчав среди беседы мирной, Вдруг откачнулся, и вздохнул, и умер. Лицо разгладилось, и горькая улыбка С него сошла. Так видел я себя недолго: вероятно, И четверти положенного круга Секундная не обежала стрелка. И как пред тем не по своей я воле Покинул эту оболочку – так же В нее и возвратился вновь. Но только Свершилось это тягостно, с усильем, Которое мне вспомнить неприятно. Мне было трудно, тесно, как змее, Которую заставили бы снова Вместиться в сброшенную кожу… Снова Увидел я перед собою книги, Услышал голоса. Мне было трудно Вновь ощущать все тело, руки, ноги… Так, весла бросив и сойдя на берег, Мы чувствуем себя вдруг тяжелее. Струилось вновь во мне изнеможенье, Как бы от долгой гребли, – а в ушах Гудел неясный шум, как пленный отзвук Озерного или морского ветра. 25–28 января 1918

Вариация

Вновь эти плечи, эти руки Погреть я вышел на балкон. Сижу, – но все земные звуки – Как бы во сне или сквозь сон. И вдруг, изнеможенья полный, Плыву: куда – не знаю сам, Но мир мой ширится, как волны, По разбежавшимся кругам. Продлись, ласкательное чудо! Я во второй вступаю круг И слушаю, уже оттуда, Моей качалки мерный стук. Август 1919 Москва

Золото

Иди, вот уже золото кладем в

уста твои, уже мак и мед кладем

тебе в руки. Salve aeternum.

Красинский

В рот – золото, а в руки – мак и мед; Последние дары твоих земных забот. Но пусть не буду я, как римлянин, сожжен: Хочу в земле вкусить утробный сон, Хочу весенним злаком прорасти, Кружась по древнему по звездному пути. В могильном сумраке истлеют мак и мед, Провалится монета в мертвый рот… Но через много, много темных лет Пришлец неведомый отроет мой скелет, И в черном черепе, что заступом разбит, Тяжелая монета загремит – И золото сверкнет среди костей, Как солнце малое, как след души моей. 7 января 1917