Серебряный век. Портретная галерея культурных героев рубежа XIX–XX веков. Том 2. К-Р.

Фокин Павел Евгеньевич

Михаил Фабианович с юношеских лет производил на меня впечатление человека необычайно и всесторонне одаренного.

Он сам неоднократно говорил, что в нем было постоянное стремление к „новым берегам“, к постижению лучшего, прогрессивного как в жизни, так и в искусстве и в науке. Он живо интересовался новыми исканиями в области театра, новаторскими постановками Мейерхольда в драматическом театре В. Комиссаржевской. Писал очень удачную музыку к театральным пьесам» (А. Лемба. Из воспоминаний).

«М. Ф. Гнесин – талантливый композитор с очень своеобразной яркой индивидуальностью.

…Его наиболее ценные качества: яркий мелодизм, романтическая взволнованность, поэтичность, эмоциональная сила, свежесть и своеобразие гармонического языка.

Очень велико значение декламационного начала в его вокальном творчестве, Гнесин необычайно тщательно относился к вокальной интонации, к произнесению

стиха.

Его отличает глубокое знание и ощущение поэзии, отсюда его неизменная требовательность в выборе поэтических текстов. Сложность музыкального языка в сочетании с глубокой эмоциональностью высказывания была в первый период его творчества во многом обусловлена приобщенностью к литературным течениям начала века, и прежде всего к символизму.

Одной из самых сильных сторон Гнесина-композитора является ярко выраженный национальный колорит его произведений, что связано главным образом с еврейской тематикой. С потрясающей силой и стилистической целомудренностью Гнесин отобразил подлинно народные еврейские интонации и характерные психологические особенности. Проникновение в народные интонации было у Гнесина столь органичным, что он мог, не используя подлинных напевов, создавать такие поэтичные песни в стиле народных импровизаций, как „О нежном лице ее“, „Песня странствующего рыцаря“ для виолончели и другие.

…Гнесин, живший большой интеллектуальной жизнью, умел легко отвлекаться от серьезных тем. Ему был свойственен тонкий, неподдельный юмор, и это качество также было частью его талантливой творческой натуры. Он любил принимать участие в домашних театрализованных постановках, шарадах, играх. Он знал множество народных сказок, пословиц, прибауток и был прекрасным рассказчиком.

Михаил Фабианович был бесконечно прост и одинаков в отношениях с разными людьми. Эта простота в сочетании с его доброжелательностью делала общение с ним очень легким и привлекательным…Близость к жизни, мудрая простота, чувство нового, заинтересованность и сердечность в общении с людьми и составляли то, что так незабываемо для всех, кто знал Михаила Фабиановича, кто сумел многому научиться у этого прекрасного человека» (А. Хачатурян. Слово о моем первом учителе).

ГОЛЕНИЩЕВ-КУТУЗОВ Арсений Аркадьевич

граф;

26.5(7.6).1848 – 28.1(10.2).1913

Поэт, коллекционер. Был близок к композиторам «Могучей кучки», на его слова писали романсы А. Аренский, С. Рахманинов, Ц. Кюи. Публикации в журналах «Дело», «Вестник Европы» и др. Стихотворные сборники «Затишье и буря» (СПб., 1878), «Стихотворения» (СПб., 1884), «На закате» (СПб., 1912). Сборник эссе «На летучих листках» (СПб., 1912). Собрания сочинений: в 3 т. (СПб., 1904–1905); в 4 т. (Пг., 1914).

«Добрыми отношениями с Кутузовым я дорожил, но не потому, что особенно ценил его как поэта, и еще менее потому, что, сделавшись секретарем вдовствующей императрицы, он стал (или мог стать) влиятельным персонажем; наконец, и не потому, что ему удалось, начав с малого и очень скромного, собрать в сравнительно короткий срок весьма интересную коллекцию картин, а просто потому, что я редко встречал человека такой изощренной любезности. И эти манеры Кутузова не были чем-либо напускным или лицемерным, а соответствовали действительно необычайному его благодушию. Что же касается до наружности графа, то на поверхностный взгляд его легче было принять за купца. На это наводила его тяжелая, расползшаяся фигура, его одутловатое широкое лицо, его жиденькая белокурая борода; все это вместе взятое напоминало торговцев в Апраксином рынке, которые, сидя перед своими лавками, целыми днями попивали чай и зазывали прохожих. Но стоило немного побеседовать с этим мнимым купчиной, и настоящая природа Арсения Аркадьевича выявлялась вполне; все выдавало в нем „подлинного барина“» (А. Бенуа. Мои воспоминания).

«С Кутузовым я встречался у того же Полонского, а также не раз слышал его на литературных вечерах, где он читал своим дворянским баском неважно, но вполне корректно свои или (по большей части) чужие стихи. В те годы еще не старый (ему не было и пятидесяти), граф Голенищев-Кутузов и по внешности производил впечатление настоящего русского „барина“ (недаром управлял он тогда Дворянским банком). Среднего роста, с русой окладистой бородой, полным, здорового цвета лицом и неизбежным дворянским брюшком, он совсем не походил на того пессимистического „поэта смерти“, какого так ярко рисуют его лучшие стихи. Отменно вежливый, с отличными манерами, он был типичным представителем высшего слоя помещичьей России. В литературе хорошо известна появившаяся в середине 90-х годов критическая

статья о поэзии Кутузова Владимира Соловьева „Буддийское настроение в русской поэзии“. В ней дана такая же исчерпывающая характеристика Кутузова, как для Майкова у Мережковского, – но, конечно, в совсем ином роде. В поэзии Кутузова Соловьев усматривал типичное воплощение буддийского мировосприятия, по существу чуждое христианскому воззрению, к которому, однако, видимо, тяготели теоретические симпатии поэта. И вот, в разговоре с Кутузовым, мне пришлось услышать вторично ту же аргументацию и те же жалобы, как у Майкова. Опять оказалось, что критик „не понял“ поэта, что подлинные его, Кутузова, взгляды суть именно христианские, и отнюдь, ни в какой мере, не буддийские. Кутузов прямо оскорблялся этой характеристикой. „Соловьев не понял меня – он подсказал мне свое, навязал свой собственный уклон к буддизму“, – так, приблизительно, аргументировал Кутузов, вспоминая ранние, буддийского уклона, статьи Соловьева и магистерскую его диссертацию „против позитивизма“ с сильными симпатиями к Шопенгауэру. „Это он сам – буддист, и навязал мне свое, а я – убежденный христианин“, – волновался симпатичный поэт, опять-таки вовсе не разбираясь в сложности человеческого „я“ – в глубоком различии, а иногда и противоположности творческой, „умопостигаемой“ и „эмпирической“, чисто личной его стороны» (П. Перцов. Литературные воспоминания. 1890–1902).

ГОЛЛЕРБАХ Эрих Федорович

псевд. Э-Бах, Библиофил, Вторая категория, Э. Г-бах, Ego и др.;

11(23).3.1895 – 4.3.1942(?)

Поэт, философ, художник-график, литературовед, искусствовед (автор монографий и статей о М. Добужинском, В. Замирайло, Е. Нарбуте и др.), библиограф и библиофил, коллекционер. Публикации в журналах «Северный гусляр», «Вестник литературы», «Аргонавты» и др. Книги «В. В. Розанов. Личность и творчество. Опыт критико-биографического исследования» (Пг., 1918), «В зареве Логоса. Спорады и фрагменты» (Пг., 1920). Стихотворные сборники «Чары и таинства. Тетрадь посвящений» (Пг., 1919), «Портреты» (Л., 1926), «Город муз» (Л., 1927) и др. Друг В. Розанова.

«…Целый век писатель получает совершенно глупые оценки себя, пока не найдет того, что немцы определили гениальным словом конгениальность. Нужно заметить, что как только Вы пришли ко мне в Вырицу „и долго мотались у забора“, и вообще я увидел в Вас такую бессмысленную мямлю – Вы, что-то промычав, замолчали, – я сейчас же подумал: „Это конгениально со мною“. Я был точь-в-точь такой же, как Вы, и еще более Вас трусливый и застенчивый. Главное в Вас качество, которое я полюбил и привязался к нему, это, что Вы ужасно смешной и нелепый, „невообразимый“, „каких людей не бывает“, „какие люди больше не нужны на свете“, „на которых плюют и которых выгоняют“. Ну вот это мне и нужно. Это суть цивилизации. Хотя Вы больно кусаетесь (цитата из Ницше), но я предпочитаю увидеть укус от Вас, чем похвалы от другого» (В. Розанов. Письмо Э. Голлербаху от 7.6.1918).

«В обиходе он был очень общительным, заряженным деловой энергией человеком, а работоспособность его и разносторонность его интересов были поистине удивительны. Он всегда что-то писал, на что-то „откликался“, организовывал выставки, издания, был страстным библиофилом и коллекционером» (Вс. Рождественский).

ГОЛОВИН Александр Яковлевич

17.2(1.3).1863 – 17.4.1930

Живописец, график, театральный художник; мемуарист. Ученик В. Поленова, В. Маковского, И. Прянишникова. С 1894 участник выставок Московского товарищества художников, Московского общества любителей художеств, «Союза русских художников», «Мира искусства» (член объединения с 1902). В 1899 начал работу в Большом театре, с 1902 – художник-консультант, с 1908 – главный художник Императорских театров в Петербурге. Оформлял спектакли в антрепризе С. Дягилева в Париже 1908–1910. Костюмы и декорации к оперным постановкам и спектаклям «Ледяной дом» А. Корещенко (1900, Большой театр, Москва), «Псковитянка» Н. Римского-Корсакова (1901, Большой театр, Москва), «Борис Годунов» М. Мусоргского (1908, антреприза Дягилева, Париж), «Жар-птица» И. Стравинского (1910, антреприза Дягилева, Париж), «Дон Жуан» Мольера (1910, Александринский театр, Петербург), «Гроза» А. Островского (1916, Александринский театр, Петроград), «Каменный гость» А. Даргомыжского (1917, Мариинский театр, Петроград), «Маскарад» Лермонтова (1917, Александринский театр, Петроград) и др.