Сергей Фудель
Шрифт:
Мертвый дом стал еще и школой понимания Церкви. Не все то Церковь, напишет С. И. Фудель в «Воспоминаниях», что именуется ею. Всякий нераскаянный грех, особенно прямой грех против любви, отводит человека от Церкви, делает чуждым ей. «Даже самой благообразной и правоверной не — любви нет места в святом бытии Церкви», — писал Фудель, вспоминая молодого и «иконописного» по внешнему облику архиерея, который спокойно заявил своему сокамернику — обрусевшему немцу — лютеранину: «Поскольку вы не в Церкви, вы и не христианин, вы для меня то же, что язычник». «Существует только одна — единственная Церковь, Православная Церковь, — продолжал Сергей Фудель, пересказывая Хомякова, — но ее незримые связи с христианами Запада, в частности с лютеранами, нам непостижимы, а они действительно существуют, и мы знаем, что на Западе есть христиане, гораздо более находящиеся в Церкви, чем многие из нас» [179] .
179
Там же. С. 96.
Вопрос о границах Церкви приобретал в те годы особенную остроту и надолго занял одно из центральных мест в раздумьях С. И. Фуделя.
Семь с половиной лет после зырянской ссылки, которые он провел с семьей в московской квартире в Гагаринском переулке, были внешне, может быть, одним из наиболее спокойных периодов в его жизни. 11 ноября 1931 года у Фуделей родилась дочь Мария. Удалось благополучно устроиться на должность бухгалтера — экономиста — сначала в одно из учреждений потребительской кооперации, потом в Институт плодоовощной промышленности, где судьба на короткое время вновь свела его с отцом
В борьбе за выживание Церкви в преследующем ее безбожном государстве путь компромиссов стал казаться неизбежным еще в последние годы жизни святого патриарха Тихона, скончавшегося незадолго до возвращения Фуделя из ссылки. Тягостные уступки советской власти усугубились после ареста патриаршего местоблюстителя митрополита Петра и вынужденной декларации о лояльности, подписанной в августе 1927 года его заместителем митрополитом Сергием. Образовалось движение «непоминающих»: многие иерархи и священники прекратили поминовение митрополита Сергия за богослужением и перестали признавать его главой законной церковной власти. Среди них были и глубоко почитаемые верующими митрополиты Кирилл и Агафангел (последний перед кончиной в 1928 году примирился с митрополитом Сергием). Со временем все «непоминающие» были вынуждены покинуть открытое церковное служение: в начале 30–х годов их храмы были закрыты один за другим, а священники надолго оказались в заключении или ссылке. Кто-то еще продолжал тайно совершать богослужения и духовно окормлять узкий круг близких людей по домам. Другие, не разделяя компромиссных политических заявлений церковного руководства, умалявших доверие к нему, в то же время считали жизненно важным сохранение открыто действующих храмов и были убеждены, что нельзя допускать новый раскол в Церкви, который ослабит ее и будет на руку только ее гонителям.
Угроза захвата всех остававшихся церквей «обновленцами — живоцерковниками», за борьбу с которой Фудель получил свой первый срок, в основном отошла в прошлое. Однако семена приспособленчества и компромисса как будто все больше прорастали и в Патриаршей Церкви. Теперь казалось счастливым то время, когда так четко и ясно виделась грань между Церковью и теми, кто к ней не принадлежит или изменил ей.
«Весь ужас нашего положения состоит в том, что даже в Церкви (разумею, конечно, видимое общество людей и внешнюю ее сторону) оскудели и иссякают сейчас любовь и чувства братства и единения. Но как радостно бывает сейчас собраться вместе людям, могущим с чистой совестью облобызать друг друга и сказать: “Христос посреди нас”», — писал к духовной дочери близкий С. И. Фуделю пастырь [180] .
180
1.2 Письмо о. П. Шипкова В. Я. Василевской, 1942 г. // Василевская В. Я. Катакомбы XX века. М., 2001. С. 193.
Дышать воздухом тайной свободыбыло возможно теперь лишь в узком кругу родных по духу людей. Но таких очагов света и тепла становилось все меньше, даже в огромной Москве. В стране продолжалось погружение во тьму .Друзья юности и совсем «свои», казалось, люди нежданно оказывались тайными осведомителями. А технология «шитья» групповых дел была теперь освоена специалистами Лубянки в совершенстве; разоблачение «антисоветских организаций» стало рутинным занятием, не требовавшим каждый раз особенной изобретательности.
В этих условиях новый арест С. И. Фуделя становился неизбежным. Это случилось 1 января 1933 года [181] . Обстоятельства долгого ночного обыска в квартире на Гагаринском переулке запомнились восьмилетнему Николаю Фуделю. «Я помню сквозь смутный полусон каких-то чужих дядек, шастающих ночью по комнате, и свою бабушку — Зинаиду Александровну Сытину (Свербееву), всегда невозмутимо спокойную, сидящую как бы в тихой кольчуге своих седин и серебряных очков в изголовье детской кроватки: моей и двухлетней сестренки Маши. Шел обыск, а она усыпляла нас, заслоняла, успокаивала так непрерывно и несокрушимо, что я и в самом деле заснул и ничего не видел. На другой день мама, посадив меня на каретный сундук XIX века — горбатый и твердый, — приблизила ко мне свое застывшее лицо и, углубляясь сухими глазами в мои глаза, сказала, что папа надолго уехал и я никому не должен об этом говорить. Тогда впервые я понял одно: папа не такой, как все, папа — в опасности» [182] . Отец появлялся в жизни сына всегда неожиданно, как бы из морозной мглы этапов и ссылок, и опять исчезал надолго — промежутки между ссылками были кратки.
181
1.3 Уголовное дело по обвинению Волковой С. В. и др. (всего 10 чел.). ЦА ФСБ РФ. Д. Р-27938. Л. 47–51а.
182
Фудель Н. С. Из воспоминаний об отце //Новая Европа. 1993. № 2. С. 41.
Второй арест и вторая ссылка отмерили следующее десятилетие и новое лицо России. В 1933 году повторились и Бутырская камера, и этап, и новая ссылка. Сидение 1933 года в Бутырках — это испытание тюремной камерой, рассчитанной на 30 человек, но заполненной двумястами буйных уголовников. Темная толпа, запертая в клетку, куда без особой нужды не входили надзиратели. Все держались особняком — кроме тех случаев, когда избивали вора, укравшего хлебную пайку; и тогда вспыхивало общее чувство — объединявшая всех «черная соборность»: камера гудела, орала, визжала. Но и в «тихое» время камера бурлила, томилась, не находила себе места. Скрыться можно было разве только под нарами. Эту камеру С. И. Фудель назовет безотрадной: священников в ней уже не было, молиться сообща, церковно, здесь было невозможно. По вечерам, после поверки, проходили камерные собрания — рассказывание похабных анекдотов и даже антирелигиозные лекции, которым ни у кого не было сил противиться. Фудель молился тайком, шепотом или про себя, и вспоминал слова, когда-то и от кого-то услышанные: будет время, когда людям не останется ничего, кроме имени Божия. Месяцы этих мрачных испытаний давались, считал Фудель, для того, чтобы оценить свет Церкви, чтобы из глубины соборности черной затосковать о соборности церковной — «в которой, собственно, тоже толпа людей, но людей, стоящих перед Богом с горящими свечами в руках» [183] .
183
фудель С. И. Воспоминания // СС.I, 105.
На первом и, судя по материалам дела, последнем допросе арестованный старший научный сотрудник Института плодоовощной промышленности, успевший за 1932 год выпустить в печать научные труды о пользе дикорастущих ягод, о борьбе с потерями плодоовощей и о их стандартизации, состоявший членом месткома и Всесоюзного штаба по борьбе с потерями, узнал, что обвиняется в преступной антисоветской связи с троюродной сестрой его жены Софьей Всеволодовной Волковой [184] . Внучка Саввы Мамонтова была женою известного впоследствии писателя Олега Волкова [185] , в 1924–1928 годах служившего переводчиком в греческом посольстве и арестованного за отказ от осведомительской работы на органы ГПУ. Ко времени ареста Софьи Всеволодовны он успел отбыть уже два срока на Соловках и находился в ссылке в Архангельске. Жена его, под давлением показаний доносчиков и натиска следователя вынужденная подписаться под словами, что является «сторонницей либерально — буржуазного строя», воспитанной в имении дворян Свербеевых «в религиозно — монархическом духе» [186] , обвинялась в том, что после ареста мужа продолжала поддерживать связь — конечно, контрреволюционную — с дипломатами посольства Греции, где тот работал, переправляла письма брату, находившемуся в эмиграции в Югославии, получала от греков деньги и продукты, а при этом «давала информацию о положении русской интеллигенции, о положении церквей при советской власти, о гонениях на Церковь», причем «преподносила все это в антисоветском разрезе» [187] . Мало того, считала, что «обновленческая церковь преступила церковные догматы, и больше прав имеет сергиевская Церковь», и даже взялась составить некий конспект «о положении церквей», в котором были бы приведены «факты, что “красные” церкви поедают сергиевские, а только последние закрываются и сносятся в большом количестве» [188] . Конспект, правда, так и не был передан консулу и дальше в деле не упоминался, но и всего остального вполне хватило на пять лет исправительно — трудовых лагерей [189].
184
Протокол допроса С. И. Фуделя от 3 января 1933 г. ЦА ФСБ РФ. Д. Р-27938. Л. 87–88.
185
Олег Васильевич Волков (1900–1996) впервые арестован в феврале 1928 г., приговорен к 3 годам ИТЛ; в 1929 г. Соловки заменили высылкой в Тульскую область. Вторично арестован в марте 1931 г., приговор: 5 лет ИТЛ, вновь Соловки, затем ссылка в Архангельск. В период пребывания на Соловках общался с видными иерархами Церкви. Третий арест в июне 1936 г., 5 лет ИТЛ (Ухтинские лагеря, Княжпогост, где заканчивал первую ссылку С. И. Фудель). Четвертый арест весной 1942 г. в Усть — Куломе, приговор: 4 года ИТЛ. Вновь Ухтинские лагеря, освобождение по болезни в апреле 1944 г. Жил в Кировобаде, затем вернулся к семье в Малоярославец, работал переводчиком в московских издательствах. Пятый арест весной 1950 г., приговор: 10 лет ссылки (Красноярский край). Вернулся в Москву в 1955 г., был принят в Союз писателей СССР (1957). Автор мемуаров «Погружение во тьму», в которых, в частности, описана история его брака с С. В. Волковой. Письма к жене 1920–1960–х годов опубликованы посмертно (Волков О. В. Городу и миру. М., 2001). Лауреат Государственной премии РФ (1992).
186
Протокол допроса С. В. Волковой от 24 декабря 1932 г. ЦА ФСБ РФ. Д. Р-27938. Л. 20 об.
187
Протокол допроса С. В. Волковой от 28 декабря 1932 г. ЦА ФСБ РФ. Д. Р-27938. Л. 29.
188
Протокол допроса С. В. Волковой от 24 декабря 1932 г. ЦА ФСБ РФ. Д. Р-27938. Л. 21 об.
189
С.В. Волкова (1904–1991) отбывала срок в Минусинском ИТЛ; весной 1934 г. лагерь был заменен ссылкой в Архангельск, где она некоторое время проживала с мужем перед его третьим арестом; по окончании ссылки поселилась в Малоярославце; вновь арестована в марте 1949 г., осуждена на 6 лет ИТЛ, отбывала срок в Калуге, затем в Архангельской области (до 1954 г.)
Хотя С. И. Фудель признался лишь в «обывательских пересудах вопросов текущего порядка» [190] и больше ничем не помог следствию, оперуполномоченному ОГПУ И. И. Илюшенко этого было довольно, чтобы признать: арестованный «достаточно изобличается в том, что, зная о связи Волковой С. В. с сотрудниками греческой миссии и о получении ею материального пособия, не только не сообщил об этом органам ОГПУ, но и вел с нею разговоры на антисоветские темы, давая Волковой материал для информации посольству» [191] . Вскоре «сына попа», ранее уже ссылавшегося «за активную борьбу против соввласти» [192] , приговорили с еще семью однодельцами «выслать через ППОГПУ в Севкрай, сроком на три года» [193] .
190
Протокол допроса С. И. Фуделя от 3 января 1933 г. ЦА ФСБ РФ. Д. Р-27938. Л. 88 об.
191
Постановление об избрании меры пресечения и предъявлении обвинения. 9 января 1933 г. ЦА ФСБ РФ. Д. Р-27938. Л. 96.
192
Обвинительное заключение от 19 января 1933 г. ЦА ФСБ РФ. Д. Р-27938. Л. 117.
193
1,5 Выписка из протокола заседания коллегии ОГПУ (судебного) от 1 февраля 1933 г. ЦА ФСБ РФ. Д. Р-27938. Л. 121. Такой же приговор получили Николай Дмитриевич и Юрий Дмитриевич Кучины, Игорь Валерьянович Кречетов, Александр Павлович и Наталья Дмитриевна Арсеньевы, Вера Ивановна и Владимир Иванович Долинины — Иванские. Отца главной обвиняемой B. C. Мамонтова выслали из Москвы, лишив права проживания в Московской, Ленинградской и Харьковской областях.
Февральской ночью его вызвали с вещами на этап до Вологды. Однако в городе Фуделя не оставили, а перебросили сначала в Вожегу, затем на станцию Явенга Северной железной дороги, между Вологдой и Архангельском. Только успел ссыльный немного освоиться на новом месте, как 30 мая его под конвоем направили в далекий от населенных мест барачный лагерь на Вельской ветке, на лесозаготовки, с невыполнимой нормой выработки, от которой зависел хлебный паек, а значит, и жизнь. Фудель попробовал было работать, но до нормы не дотянул и половины [194] . Тогда он решил, что лучше сохранять силы и лежать на нарах в ожидании чуда. Всех, кто отказался работать, перевели в смертный барак, именно так откровенно он здесь и назывался. От голодной смерти С. И. Фуделя спасла жена, приехавшая туда к нему вместе с няней детей инокиней Матроной (Матреной Петровной Лучкиной). Но больше месяца он оставался в смертном бараке — видел, как голод отнимает у несчастных разум, был «наблюдателем смерти» и рыл ямы в сосновом лесу для усопших, «не дождавшихся хлеба». И чудо все же свершилось — Фуделя и двух его товарищей по ссылке благодаря хлопотам Анны Ильиничны и Софьи Андреевны Толстых, внучек Льва Николаевича, вызвали по телеграфу в ссылку в Вологду, то есть вырвали из смерти [195] .
194
19<’ Из заявления С. И. Фуделя помощнику прокурора РСФСР по надзору за органами ОГПУ Р. П. Катаняну от 4 июня 1933 г.: «Я должен работать 12 часов в день в болоте на той работе, которая мне совершенно не под силу. Я больной и истощенный человек. Я при всех моих стараниях не могу заработать более 100 грамм в день и больше ничего. Почтовой связи нет, посылки доходят плохо. Я чувствую, что уже в ближайшие дни я смогу только лежать и ждать смерти.<…>Приговор по моему делу<…>не определял мне медленного умирания. Если же определял, то прошу изменить его и приговорить к немедленному истреблению. Это легче» (ЦА ФСБ РФ. Д. Р-27938. Л. 176).
195
Осужденный по одному делу с Фуделем В. И. Долинин — Иванский, также оказавшийся вместе с женой на лесоразработках, был внучатым племянником Л. Н. Толстого. 11 июня 1933 г. Анна Ильинична и Софья Андреевна Толстые направили прокурору РСФСР А. Я. Вышинскому заявление, в котором протестовали против незаконного перевода административно высланных в «условия более тяжкие, нежели содержание в концлагере» (ЦА ФСБ РФ. Д. Р-27938. Л. 175). В связи с этим Вышинский в отношении к Р. П. Катаняну от 13 июня 1933 г. распорядился проверить дело Долининых — Иванских и Фуделя и «поставить вопрос о целесообразности, по их состоянию здоровья, использования их на лесоразработках» (Там же. Л. 173).