Серые братья
Шрифт:
Когда «дай» вновь вышел на пристань, она действительно была полна людей. С опаской пробравшись мимо первого причала, Пит занял пост у следующего корабля. Не прошло и пяти минут, как он почувствовал вдруг приятный, щекочущий холодок близкой удачи. К трапу корабля брели несколько крепко нагруженных носильщиков, а за ними неторопливо шли двое: мужчина преклонных лет, почти старик, и держащая его под руку молодая красивая дама. «Если он при ней не проявит щедрости, то она его об этом попросит».
– Прошу прощения, – сказал им Пит, грациозно склонившись, и произнёс свою так удачно сработавшую недавно
– До Лондона? – спросил скрипучим голосом пожилой джентльмен. – Наверное, шиллинга хватит.
– Но ведь это только проезд, дорогой! – нежно обратилась к нему женщина. – А обеды, ночлег, а непредвиденные обстоятельства?
– Ладно, ладно, – засопел стареющий джентльмен и, гордясь собственной щедростью, выпалил, протягивая в двух руках две демонстративно поднятые монеты: – два шиллинга!
Пит, почтительно поклонившись, принял деньги, и джентльмен, с тоской проводив их взглядом, шагнул за носильщиками. Шагнул, потянул было за собой женщину, но та задержалась на месте. Достав тонкий белый платок, она проговорила:
– Ингеню вультус пуэр ингеникю пудорис [20] ! Вы ночевали здесь? В порту? Какой ужас. У вас вот даже щека углем испачкана.
И, склонившись и взяв Пита за подбородок, старательно вытерла ему и щёку, и нос, и сам подбородок. И во время этой вполне объяснимой заботы Пит почувствовал, как, зацепив зубы, в рот к нему вдавился зажатый в платочке холодный и твёрдый предмет. Он замер, вытаращив глаза, а дама скорей подхватила спутника под руку и пошла, не оглядываясь, шурша длинным атласным платьем.
20
Ingenui vultus puer ingenuique pudoris(лат.) – Мальчик с благородной внешностью и благородной скромностью.
– Два шиллинга! – раздался вдруг за спиной Пита громкий, полный злой иронии голос. – Какая щедрость!
Пит, стиснув зубы, испуганно обернулся. Высокий молодой дворянин, с красным лицом, пьяненький, в парике, сбившимся набок, стоял, выставив ногу и презрительно смотрел на удаляющуюся пару.
– Старая обезьяна! – сказал он; перевёл взгляд на Пита, взял его руку, и, взмахнув своей, звонко впечатал в его маленькую ладонь тяжёленькую золотую монету. – Пожелай моему кораблю удачного путешествия! – сказал он ошеломлённому Питу и, не дожидаясь ответа, зашагал, звеня шпагой, за «старой обезьяной» и его спутницей.
«Гинея!» – Пит сжал кулак и торопливо пошёл прочь с причала. «Гинея! Это целый фунт и ещё один шиллинг!»
Отойдя в сторонку, он опустил гинею в карман, осмотрелся – и выплюнул на ладонь то, что держал всё это время во рту. Выплюнул – и замер. С ладони на него «смотрел» строгий мужчина, повёрнутый в профиль. Надпись, выгнутая по канту, заявила оцепеневшему Питу, что в руке у него покоится «Людовик Тринадцатый».
Пит, оторванный от родителей, любящий море, весьма разумный маленький мальчик, в этой очень непростой для любого ребёнка ситуации снова поступил безупречно. С независимым видом он вошёл в меняльную лавку и громко спросил у хозяина:
– Не
– Я не знаю, кто ваш отец, мистер! – на всякий случай почтительно отозвался меняла.
– Надо знать, – наставительно сказал Пит, поворачиваясь, чтобы уйти. – Мой отец – прокурор нашего графства.
И, уже в дверях, чувствуя за спиной услужливость и благоговение, вдруг повернулся назад и сказал:
– Ах, да. Сколько вы дадите мне английских шиллингов за один французский золотой луидор?
И выложил Людовика Тринадцатого на истёртый прилавок.
Через минуту, погрузив обе руки в набитые деньгами карманы, он торопливо шагал прочь от порта. Отыскав на одной из тихих улочек безлюдную кожевенную лавчонку, он вошёл внутрь. А вышел из неё уже будучи обладателем двух новых кожаных кошельков. Один, в виде плоского портфунта, с изящным округлым замочком, на тоненькой стальной цепочке был надет под одеждой на шею, второй, – кисет, – был привязан к застёгнутому вокруг талии (под одеждой же) тонкому ремешку.
Битва в развалинах
Решив, что «работы» на сегодня достаточно, Пит направился к портовому рынку. Он рассчитывал там встретить кого-нибудь из рабов Милого Слика и поинтересоваться, в котором часу нужно возвращаться домой. Немного потолкавшись, он увидел знакомых, но подходить не стал, поскольку сразу понял, что люди заняты важным и весьма значительным делом.
Маленькая Ксанфия, зажав подмышечкой костылёк, о чём-то спрашивала, состроив серьёзное личико, у толстого и важного господина. Пит подошёл ближе. За спиной у господина мялся горбун со своей заплечной корзиной, и Пит почувствовал, что всё это никак не с проста.
– Вы мою маму не видели? – подняв вверх робкое личико, говорила важному джентльмену маленькая одноногая девочка. – В таком синем платье? И волосы такие светлые?
– Кажется, не встречал, – озадаченно сдвинув брови, отвечал ей участливый джентльмен. – Но, думаю, будет разумно, если ты пойдёшь вон туда, во-он туда, где лошади и экипажи. Ведь вы на чём-то приехали? Почти уверен, что твоя мама там. С рынка все и всегда возвращаются к экипажам. И там легко встретиться.
Пит видел, как во время этого разговора горбун чуть попятился, так, что корзина задела краешком толстый бок джентльмена, и – секунда, не более! – сдвинулся в сторону лючок на боку корзины, протянулась оттуда тонкая ручка, вонзилась джентльмену в карман – и выхватила из него толстый коричневый кошелёк. Тут же, скрывая брешь, встал на место лючок, горбун шагнул и смешался с продающими и покупающими, а маленькая девочка, поблагодарив, запрыгала со своим костыльком по направлению к экипажам.
Пит поспешил следом за мелькающей поодаль корзиной, и догнал её – в каком-то закутке, на краю рыночной площади.
– Привет! – сказал Пит. – Ловко работаете!
Над корзиной приподнялась крышка и оттуда выглянула голова вчерашнего пятилетнего человека. Но Пит с изумленьем увидел, что это вполне взрослый человек, только очень маленький, из тех, кого принято называть лилипутами. Обитатель корзины повёл глазками вправо-влево, уставился на Пита и грозно сказал:
– Не болтай.
– О чём? – не понял Пит.