Серые братья
Шрифт:
– Холодно, – зябко повёл плечами старик. – Идём-ка в каюту.
Они спустились вниз.
– А ты и вовсе легко одет, – заметил Йорге. – накинул хотя бы свою куртку. Хорошая куртка, большая.
– Да, – кивнул Бэнсон. – Такого размера одежду шьют лишь на заказ. У нашего «скупщика краденого» позаимствовал. Рукава вот только узки оказались. Лопнули рукава.
Они вошли в каюту.
– Я думаю, – улыбнулся Йорге, и глаза его блеснули из-под белых кустистых бровей, – рукава можно как-то поправить.
Он сел за свой стол, всё так же
– Вот тебе новые рукава, – сказал довольно старик. – Давай свою куртку, будем выпарывать старые.
Через полчаса в каюте ярко горели четыре свечи, громко хрустели ножницы, выкраивая линии будущих швов.
– Чудеса! – произнёс Бэнсон, откладывая в сторону шкуру и ножницы и подвигая к себе бритву и куртку. – Шкуры – ровно на два рукава. Как будто мерку с меня снимали!
– А я её для тебя и готовил, – бесстрастным голосом сказал Йорге.
– Это что же, – озадаченно проговорил Бэнсон. – Вы знали, что я встречусь с вами, и что у меня будет куртка с лопнувшими по шву рукавами?
– Точно не знал. Но догадывался.
Бэнсон покачал головой, улыбнулся. Принялся распарывать шов.
– Мастер Йорге, – сказал он вдруг, опустив куртку с наполовину взрезанным плечом на колени. – Помните, год назад, так же, на корабле, вы сказали Альбе «прощай»? Он ещё удивился, что не «до встречи».
– Да, помню.
– И вы сказали, что смерть подошла очень близко. Альба сказал, что это была хорошая, честная жизнь. А вы произнесли слово «бесспорно». Выходит, вы тогда видели, что дни Альбы уже сочтены? А он – не видел? И вы имели в виду его хорошую, честную жизнь, а он говорил и думал о вашей?
– Да, Бэнсон. – Именно так.
– А откуда… Если мне позволено будет спросить… Откуда такая способность предвидеть? Не могли бы вы рассказать о себе – вот как рассказывали мне о мастере Альбе?
– История долгая, Бэнсон. Расскажу, если хочешь. Только приготовься к пространным паузам: мне придётся многое вспоминать из весьма далёкого прошлого. Мне придётся даже вспомнить своё настоящее имя.
– Как же вас звали в том вашем прошлом?
– Меня звали аббат Солейль.
Молодой богослов
Два молодых человека, верхом на осликах, неторопливо, оберегая, насколько возможно, капюшонами лица от дорожной
– Массар, – сказал негромко один из них, с трудом разлепив покрытые пылью губы.
Он был в балахоне монаха-францисканца.
– Наконец-то! – хриплым шёпотом отозвался второй, в одеянии монаха-иезуита. – Как я измучился!
– Но согласись, – улыбнулся его товарищ, – не пристало роптать, когда рядом есть кто-то измученный вдвое больше.
– Это ты, что ли?
– Нет. Ослики.
Массар, довольно большой город белел невдалеке полосками крепостных стен, дрожащих в струях знойного летнего марева. Когда-то он был размещён на плоской возвышенности между двумя реками – одной широкой, другой – поуже. Но теперь, наплодив новых людей и наставив новые – не дома даже, а целые улицы и кварталы, – выполз на противоположные берега обеих рек. Он вынес даже за границу нового, гораздо более пространного кольца каменных стен небольшую речную пристань с длинными, под одной общей крышей, складами, и унылую стайку ветряных мельниц, крылья которых, по причине отсутствия хорошего ветра, медленно покачивались из стороны в сторону, не совершая и четверти оборота.
– Какая жара, – с усилием произнёс иезуит. – Интересно, что нам дадут сейчас в приёмной епископа – воды или местного вина?
– Да, – откликнулся францисканец. – Интересно.
Он сполз со спины своего осла и пошёл, сладко постанывая, неуклюже переставляя закаменевшие ноги.
– Жалеешь осла? – не без иронии поинтересовался иезуит.
– И осла жалею. До города – не больше мили, вполне дойду и своими ногами. И перед епископом хочу выглядеть бодро. Я ведь до сих пор не знаю, зачем меня вызвали.
– А я – зачем меня вызвали – знаю. И напускная бодрость мне не нужна. Пусть видят, что я смертельно устал. Вина бы мне, – холодного, из погреба, – и в келью. Отлежаться до ужина.
В воротах их встретил опирающийся на алебарду, страдающий от жары стражник.
– Пошлину, – тяжело дыша, сказал он, – дорожную.
– Денег нет, – сказал францисканец. – Я – нищенствующий монах. Вот грамота епископата. Я вызван в Массар, я не путешествую.
– Осла оставишь в залог, – с досадой махнул рукой стражник, привыкший такие объяснения выслушивать десятками в день. – И ты тоже!
Он повернулся к юноше-иезуиту. Но тот, явно не намереваясь слезать, тоже достал и развернул свою грамоту. Он держал её не вертикально, когда можно читать написанное, а боком, разведя в стороны и придерживая руками два свивающихся края. В этом был вызов, и стражник, наливаясь сердитостью, шагнул, и протянул уже руку, чтобы выхватить грамотку и прочесть – куда и к кому едет этот невежливый юный монах. Шагнул – и вздрогнул вдруг, как ошпаренный, и отдёрнул испуганно руку. Да, ему и не нужно было читать чернильные чёрные строки. Достаточно было увидеть инквизиторскую печать.