Серые земли Эдема
Шрифт:
Болевшие мышцы донимали настолько, что даже тоска по Кире отступила.
Зима подходила к концу, солнце всё дольше стояло в голубом небе, но как медленно тянулось время! «То, что она не может разрушить время и жадность времени — вот в чём уединеннейшая скорбь воли».
Время… Кто-то говорил мне о власти над временем…
Поскольку я общался в основном с Маратом и безголосыми манекенами, то почти забыл о Романе. Но как-то мой истязатель уехал на очередные сборы, и я, купив вяленого сига и пива, нагрянул к приятелю в гости. Солнышко стало пригревать, с крыши капало, и карниз за окном мокро блестел.
Я отхлебнул «Балтики»:
— Как твоя работа? — Сколько сортов пива в магазине, и все
— Нормально. — Роман разодрал сига, янтарно лоснящегося под солнцем. — Ту установку мы отправили, но сейчас собираем другую. Клима выписал новый плазмотрон, ребята паяют схемы, а я занимаюсь теорией.
— Не теорию единого поля ваяешь? — Я с удовольствием закусил пиво желтоватым полупрозрачным балыком.
Роман глянул настороженно:
— Может и так. Это вполне может оказаться базовой энергией, только характеристики частиц не могу экспериментально исследовать. Строю теоретическую модель. Похоже, есть два вида частиц. Первые составляют тёмный луч и живут относительно недолго. Но при взаимодействии с поверхностью образуется второй вид частиц, эти живут гораздо дольше. Ещё я как будто нащупал механизм их связи с фотонами, но это такая заумная математика… В принципе возможна система уравнений, которая свяжет все элементарные частицы.
Я допил пиво и пробормотал:
— То, что не удалось Эйнштейну?
Роман махнул рукой:
— В его время не накопили достаточно материала. Сейчас такую теорию создать легче.
Я поглядел на него внимательнее. Лохматые светлые волосы, серо-голубые глаза, лицо треугольное и грубо вытесанное — красавцем не назовёшь. Девчонки в нашем классе игнорировали Романа, хотя и он не обращал на них внимания, погружённый в книги. И всё же было в его лице что-то, наверное, ещё от древних арийцев — бесшабашность и упрямство. Пожалуй, он лучше смотрелся бы не за компьютером, а на коне и с мечом в руке…
— Ладно, Нобелевку ещё обмоем, — спохватился я. — А как дела в институте, куда отправили установку?
Роман доедал сига, желваки ходили под бледной кожей.
— Всё путём, — промямлил он. Отложил обглоданный хребет и надолго припал к пиву. Потом продолжал: — Спасибо Климе, у него там директор закадычный приятель. Нашу конструкцию доработали и испытали, причём с самолёта. Действует! А теперь собираются поставить на спутник. Чтобы установить дальность действия, у нас это так и не получилось. А заодно произвести впечатление на правительственную комиссию. Как раз есть квота на один запуск. Подробностей не знаю, но как будто поработают с орбиты по двум или трём полигонам. — Он мечтательно поглядел в голубое весеннее небо. — Хотел бы там оказаться, но меня скорее всего переведут позже… Только никому не говори, это секрет. Клима меня живьём съест. Спит и видит, как ему сам президент орден вручает.
Я тоже потянул пиво, закусил сигом.
— Да кому я скажу?
И вспомнил Павла: сколько бы ему заплатили за такую информацию? Вот только кто?..
Меня слегка затошнило, и я поспешно спросил:
— А твоя установка сможет работать на орбите? Как я понял, там главную роль играет плазменная линза. Для неё нужен газ, пусть и разреженный. А ведь на орбите почти вакуум!
Роман допил пиво и ухмыльнулся:
— Кое-что ты соображаешь. Тут есть два варианта. Первый — поместить рабочее вещество в шар из кварцевого стекла. Так попробовали делать, и получилось. Только мощность излучения как будто упала. Второй вариант — использовать наработки ещё советских времён. Тогда были сконструированы малогабаритная установка «Триггер» и плазменно-паровой генератор «Иллюзион», аналоги только сейчас появились у американцев. Эти установки создавали плазменные облака прямо в космосе, и те жили около часа. Нашей установке надо мало рабочего вещества, так что плазменную линзу можно будет поддерживать несколько часов. Столько и не требуется, установку будут включать только на время прохождения спутника над полигоном, а потом сразу выключать. Мало ли что…
Так что комплимент я получил, хотя и сомнительный — и на том спасибо.
Мы ещё поболтали, а когда сиг и пиво закончились, разошлись.
Через неделю вернулся Марат и стал обучать меня технике нанесения ударов. Сначала я работал с манекеном, а потом с реальным противником. Роль противника великодушно взял на себя Марат. В отличие от манекена, он ловко увёртывался и давал сдачи, так что к болям в мышцах у меня добавились синяки. После спарринга я часто ковылял домой весь избитый, зато, когда удавалось достать Марата, то испытывал чистую радость. Даже большую, чем после удачного толкования тёмного места у Гуссерля, которого сейчас проходили.
В очередной раз уложив меня на мат, Марат присел на корточки. Поджарое тело лишь слегка лоснилось от пота, а у меня даже капли падали с кончика носа.
— Отдохни, — посоветовал он. — Слабая у тебя физическая подготовка. В армии не служил, а в университете небось всё за книжками сидел.
— Была военная кафедра, — хмуро сообщил я, садясь и облизывая кровь с разбитой губы. — И вдобавок сборы.
Марат хмыкнул:
— Ещё одна кормушка для вороватых генералов… Я тут прочитал в книжке по русской истории, как при Екатерине II храбрый офицер, полковник Самойлов, получил орден Георгия 2-й степени. Как положено, приехал во дворец и стал ждать выхода императрицы. Его оттеснила толпа придворных и генералов, впереди которых ему, полковнику, стоять было не по чину. Но когда Екатерина вышла, то заметила Самойлова и сказала ему: «Граф! Ваше место здесь, впереди, как и на войне». Ведь женщина, да ещё немка по происхождению, а хорошо понимала, кто достоин первых мест. При ней выдвигались люди чести, привыкшие к дисциплине и орудийному грому. Когда надо, становились замечательными дипломатами и администраторами. Тогда в Европе уважали Россию. А сейчас у нас нет настоящей элиты. Боевых офицеров, талантливых учёных и промышленников оттеснило ворьё без чести и совести. А значит, скоро не станет и самой России. Такую обширную и богатую территорию просто отберут у нашей сволочной власти. Растащат по кускам американцы, немцы, китайцы, и даже турки, которых при Екатерине били в хвост и гриву…
Я даже забыл, что этот любитель истории только что врезал мне по носу.
— Ну да, — я проглотил солоноватую слюну. — Историк Тойнби тоже считал, что судьба стран зависит от элиты. Если она находит ответы на вызовы времени, то страна развивается и процветает. А если элита деградирует и не в состоянии найти достойный ответ, то страна приходит в упадок и, в конце концов, погибает.
Марат оскалил белые зубы:
— Похоже, наша дерьмовая элита уже втихую согласилась с разделом России. Только хочет урвать за это побольше зелёных. Ты не согласен?
Я задумался и неохотно признал:
— Вполне возможный вариант.
Марат пружинисто вскочил:
— Ну, тогда вставай! Может быть, из тебя ещё выйдет толк.
И стал вколачивать в меня этот толк посредством спарринга…
Хромая домой, я размышлял, что подготовка элиты часто бывала жестокой, и это имело смысл. Если не научишься переносить боль, лишения, преодолевать трудности на грани возможного, подчинять себя суровой дисциплине — то как сможешь повести за собой людей? Но теперь у нас сформировалась совсем другая элита…
Вскоре Роман опять поставил в лаборатории плазмотрон, но включал редко, в основном сидел за расчётами. Снег начал таять, иногда шёл дождь, и сопки прятались в грязно-серые облака. Лыжи пришлось оставить и, если бы не изнурительные тренировки, я бы выл от тоски — так не хватало Киры.
Как-то за ужином произошла странная сцена: Роман пришёл в компании двух лаборанток, налил девушкам коньяку и ухарски подмигнул:
— Выпьем за мучениц науки!
Девушки, наверное, подумали, что тост за них, и с хихиканьем выпили.