Серые земли Эдема
Шрифт:
— Что это? — сипит Сибил.
Растус не отвечает, сосредоточенно разглядывая цветные линии на лобовом стекле. Вертолёт разворачивался, снова превращаясь в уродливую стрекозу. От заката остаётся сумрачно-красная черта. Зубы Сибил выбивают дробь.
Растус пробегает пальцами по пульту.
Цилиндр поворачивается на шарнире, стеклянным шаром в сторону вертолёта. Красные искры гаснут, шар освещается изнутри призрачным голубым светом. И вдруг… будто тёмное крыло взмахивает перед глазами Сибил, а сердце сжимается от приступа внезапной тоски. Это длится мгновение, потом снова голубое сияние возникает между катером и вертолётом, и тот кажется ещё чернее и уродливее в мертвенном свете.
А затем…
Всё словно гаснет: рдяная полоса заката, белое кружево пены на волнах, да и сама вода растворяется в темноте. Сбоку ещё продолжают белеть пенные гребни, но от катера словно устремляется конус тьмы. Вертолёт ещё виден, но теперь кажется игрушечным — будто вырезан из картона и пришпилен к чёрному холсту. Он по-прежнему вырастает на глазах, но…
Что-то странное…
Ах да, неслышно грома винтов, раздаётся лишь шипящий свист. Сибил вдруг понимает, что лопасти крутятся вхолостую. Вертолёт неумолимо надвигается — серый и безмолвный, и Сибил видит белые искажённые лица пилотов за стеклом кабины. Потом ощущает мертвящий холод корнями волос — одно колесо едва не задевает её головы, и слышит нестерпимый скрежет — это машина косо врезается в воду за кормой катера. Во все стороны летят обломки, и остатки вертолёта быстро тонут, лишь волна подбрасывает лёгкий катер.
Сибил переводит дыхание.
— Что это было? — шепчет она.
И вновь не получает ответа — лишь жёлтая вспышка озаряет низкие облака, затем другая…
— «Hellfire»! — сквозь зубы произносит Растус, не отрывая глаз от пляшущего цветного узора на лобовом стекле. Тёмные пальцы опять исполняют замысловатый танец.
Снова призрачный свет, от которого меркнет в глазах, снова приступ тёмной тоски у Сибил. Слышен нарастающий механический вой, а затем ночь празднично озаряется. Потом ещё раз, и уже запоздало докатывается грохот двух взрывов…
— Опять мимо! — злорадствует Растус.
Сибил бьёт крупная дрожь, она обхватывает плечи онемевшими руками. Почти безразлично глядит, как из туч падает ещё одна механическая стрекоза. Медленно, плавно, по спирали скрываясь в непроглядной тьме…
Наверное, она теряет сознание. Приходит в себя от ощущения обжигающей жидкости в горле, дёргается и в тусклом свете лампочки видит над собой чугунно-серое лицо Растуса. Зрачки сузились и опять кажутся Сибил чёрными щелями.
Её окутывает тёплый плед, крыша рубки задвинута, катер прыгает на волнах.
— Всё позади. — Растус отодвигается и завинчивает плоскую фляжку. — Ты согрелась?
Сибил кашляет и с трудом выговаривает:
— Что это было?
Кажется, уже в третий раз.
Растус устраивается в кресле поудобнее:
— Оружие, о котором я говорил. Благодаря московским друзьям я получил опытный образец. Именно такое оружие, только более мощное, собираются испытывать русские.
— И за сколько ты собираешься продать этот секрет ЦРУ?
«Интересно, хватит у неё сил убить Растуса? Вряд ли, руки онемели. Да и не владеет она рукопашным боем».
— Что ты, Сибил? — добродушно улыбается Растус. — Оружие Армагеддона не продаётся. Я добыл его для личного использования и, как видишь, пригодилось. Конечно, можно было использовать и другие средства, но они пока… преждевременны.
«Армагеддона?» — Сибил вздрагивает, а Растус спокойно продолжает:
— Так вот, во время испытаний произойдёт авария в исследовательском институте системы РВСН — ракетных войск стратегического назначения. Пункт управления будет обесточен, спутники потеряют управление и уйдут за пределы России с не выключенными установками. А трасса пролегает над северо-востоком Канады и атлантическим побережьем США, так что спутники наделают немало бед…
— И какой во всём этом смысл? — горько спрашивает Сибил.
— Чтобы подставить русских, — пожимает плечами Растус. — Мол, представляют угрозу для Запада. Поднимется шум, Америка сделает ещё один шаг к контролю над Евразией и мировыми ресурсами. Планируется достижение и других целей. Так что одним выстрелом собираются убить несколько зайцев.
— Зачем ты рассказываешь мне? — почти шепчет Сибил. — А вдруг я обнародую эту информацию.
— Это обернётся для тебя крупными неприятностями, — бодро отвечает Растус. — Вашу лавочку сразу ликвидируют. Лучше подумай, как использовать ситуацию в своих целях. Как вплести свою мелодию в планируемое шоу. Ты ведь умная женщина, Сибил, даже твоё имя говорит об этом. Мальчики из ЦРУ не предполагают, к чему может привести их очередная шалость. А вот ты это только что видела…
Что-то брезжит в памяти Сибил. Словно багряный луч скользит по кромке чёрного льда. Один из семинаров, где подбирали сотрудников. Молодой человек под компьютерным гипнозом, со странным рассказом о погружённой в сумрак одной из мировых столиц…
До Сибил наконец доходит!
— Подобные аппараты будут установлены на спутниках? — сипло осведомляется она.
— Да, — кивает Растус.
— Спутники потеряют управление? — голос Сибил звучит совсем хрипло.
— Так планируется, — снисходительно подтверждает Растус, и горбоносый профиль кажется совсем чёрным в слабом свете.
Сибил долго молчит. Уже не холодно, растущее возбуждение охватывает её. Ритмичные удары волн о днище катера вдруг кажутся вступительными тактами из «Полёта валькирий».
Грозные девы воительницы несутся над волнами, как прекрасно стать одной из них!..
— Куда мы плывём? — наконец спрашивает она.
— Через пару часов высажу тебя на Кипре, — спокойно отвечает Растус. — Там ты сможешь начать собственную игру. И учти, в ЦРУ знают про операцию «Мидас»…
Кипр
Они проходят по узкой улочке с жёлобом для стока воды посередине, и оказываются на набережной. Садятся за столик в безлюдной таверне, и хозяин приносит им по стакану вина. Море всё ещё вспенивается на волнорезах, из бойниц старого форта выглядывают чёрные стволы пушек.
Сибил оглядывается, но больше в таверне никого.
Обрин подносит стакан к губам, расстёгнутый ворот рубашки открывает волосатую грудь. Сибил слегка краснеет, вспоминая, как однажды решила проверить, насколько далеко вниз простирается эта волосатость. Обрин едва ли замечает, хмуро разглядывая стакан.