Серый волк, белый конь
Шрифт:
Антуан повернулся к двери, продемонстрировав пыльный отпечаток ноги на заднице. Елисей хмыкнул. Ему было велено ничего не делать, а раз так… Он покосился на расстеленную кровать, а потом быстро шмыгнул в нее, пряча продрогшие ноги под одеяло. Можно еще немножко поваляться.
Пламя вырывалось из дыры в полу, тянуло прожорливые языки к ногам, закованным в металлические сапоги, лизало каменные стены, покрытые копотью. Русалка дремала в углу комнаты в огромной лохани с водой. Синие волосы мокрыми сосульками свешивались до пола. Капли стекали на пол
— Ну что, рыбка моя, — скрипучий голос пробирал до костей, — соскучилась?
***
— Чего ты боишься, Лада? — спросил Волк.
— Щекотки, — ответила девушка.
Оборотень зыркнул на нее желтым глазом.
— Я серьезно. Пауков? Мышей? Тараканов?
— Хуже нет насекомых, чем муравьи, — встрял Колобок. — Забираются в трещинки, копошатся там своими маленькими лапками, усиками, так бы и взорвал их всех к чертям!
— Откуда у тебя порох, Колобок? — удивилась Лада.
— О, царевна, знала бы ты, чего только нет на бабкиных сусеках! — ответил Колобок, передвигая окурок в другой уголок рта. — А дед еще и партизанил когда-то, — добавил он не без гордости. — Так что теперь во мне уникальная начинка: порох, гвозди, несколько болтов, скорлупки грецких орехов, вишневые косточки, ну и так, по мелочи.
— Нямка, — облизнулась Лада, и Колобок откатился от нее подальше, едва не попав под копыта Беляша.
Они шли по узкой тропинке, казавшейся черной в тени веток, сплетающихся у них над головами. Первые лучи утреннего солнца едва проникали через густую завесу темных крон. На шершавых стволах деревьев вместо мха лежал толстый слой копоти. Пахло гарью, как на пожаре. А хуже всего была тишина. Девушка слышала собственное дыхание, трест сухих веточек под ногами, сдержанное фырканье Беляша, но дремучий лес молчал — не пели птицы, не звенели ручьи, даже листья не шелестели.
— Если бы сейчас какая-нибудь мышка пробежала, я бы обрадовалась, ей богу, — проворчала Лада.
Лес поредел, оскалился тонкими стволами осинок.
— Тогда приготовься радоваться, — сказал Волк. — Тут живут шептухи. Тонкие бесплотные девы, которые знают самые страшные твои кошмары, — оборотень посмотрел на богатыря. — Еще не поздно вернуться.
— Коли боишься чего — посмотри страху в глаза, — богатырь перетянул пояс потуже.
— В общем, помним, что все это — иллюзия, обман, и идем себе дальше.
Лада почувствовала на лице легкий порыв ветра, горячего, пыльного, он будто облепил кожу сальной пятерней. А потом появился голос. Он звучал отовсюду, зарождаясь сразу в голове.
— Гости, гости, добро пожаловать, кто придет — не уйдет, погибнет, переломится осинкой, падет к земле, в прах обратится…
— Вы это слышите? — спросила Лада.
— Началось, — кивнул Волк. — Двигаемся.
Голос вдруг сорвался на визг, так что Лада зажала уши, зажмурила глаза.
— И это шептуха? — крикнула она. — Кто ж так шепчет?!
Ее едва не сбил с ног Проша, бросившийся вперед. Богатырь оглядывался по сторонам, бросался к деревьям, на лице читалась растерянность.
— Маша? —
Волк схватил его за рубаху, ткань натянулась, треснула.
— Это обман! — прорычал он. — Нет здесь Маши!
— Машенька, сестра моя, зовет!
Волк от души влепил Проше пощечину.
— Это морок, дурак, только что говорил!
— Сестра моя, Машенька, ее слышу, — сказал богатырь, часто моргая. На щеке проступил красный след от пятерни оборотня. — Три года ей было, остались вдвоем, играли во дворе, забралась на поленицу. Бревна покатились, одно за другим, Машка упала, прижало ее, — на лбу богатыря выступили капельки пота. — Я пытался освободить, да куда мне, пятилетке. Хорошо папка пришел. Быстро управился.
А визг все продолжался, срывался на рыдания, всхлипы. Казалось, что совсем близко плачет ребенок.
— Справная девка выросла, — Проша почти успокоился, — замуж вышла и дочку в том году родила. А я, бывает, смотрю на нее и вижу малышку, в глазах испуг плещется, а я ничего не могу сделать — самый мой ужасный страх.
Визг прекратился, оборвался на высокой ноте. Среди стволов мелькнула коричневая фигурка. Голос захрипел, заскрежетал, а потом лязгнул, как железом о камень. У Волка волосы встали дыбом, верхняя губа вздернулась. Скрежет повторился.
— Что это? — прошептала Лада.
— Цепи, — нехотя ответил Серый. — Ничего нового.
Лязг цепей повторился, и Волк будто наяву почувствовал тяжести оков, гнущих голову к земле. Цепь зашуршала, протянулась по пыли ржавой змеей. Один конец на ошейнике, второй крепится к будке — хилому тесному домику из гнилых деревяшек. По осени в щели между досками проникает стылый ветер, тычет холодными пальцами в бока, в подстилке заводятся насекомые, и холка нестерпимо чешется, а еще кончик хвоста… Волк дернул головой, почесал затылок, нестерпимый зуд пробирал до зубовного скрежета.
— Знаешь, тебе неплохо бы показаться к психиатру, — посоветовала девушка. — Такая фиксация выглядит нездоровой.
— Цепи? Ты что, тоже сидел? — обрадовался Колобок. — Я ж говорил, мы родственные души, напарник!
Оборотень оскалился, наваждение пропало. Темный силуэт появился ближе, растаял в воздухе, как расплывающаяся голограмма. Лада едва успела заметить тонкую фигуру в капюшоне и черный провал рта. А потом где-то зажурчала вода.
— Блин, как не вовремя, — проворчала девушка, оглядываясь в поисках кустика погуще. — Как раз хотела сходить в укромное местечко. Я, между прочим, правнучка русалочки и плаваю как рыба. Кто у нас воды боится?
Журчание воды нарастало, казалось, сейчас на них хлынет поток, собьет с ног. Волк в два прыжка настиг Колобка, который закрутился на месте, поднимая маленький пыльный вихрь. Он схватил его и сунул за пазуху.
— Сиди смирно, булка, — сказал он. — А не то съем.
Колобок подергался за серым свитером, затих, журчание воды стало еще громче, а потом резко прекратилось. Коричневая фигурка выросла прямо перед Ладой, капюшон сполз назад, черные дыры глаз впились в лицо девушки.
— Ты никому не нужна, — рот шептухи не шевелился, а слова звучали прямо в голове, царапая лоб изнутри.