Сержант сэр Питер
Шрифт:
V. Сигнализация
Суперинтендант Ли из отдела уголовного розыска был очень скуп на похвалу. Самая лучшая работа не заслуживала от него другой реакции, кроме ворчания с изрядной долей пренебрежения. По всеобщему мнению, если мистер Ли когда-либо выразит свое удовлетворение и кого-то похвалит, то это будут последние произнесенные им слова.
Он никогда не одобрял Питера Данна, впрочем, как мы уже сказали, он вообще никого и никогда не одобрял. По его мнению, Питер был слишком известен для службы в полиции, и он не уставал ему это повторять.
— Вы слишком самоуверенны, сержант, чертовски самоуверенны. Я не хочу сказать, что вы хуже других молодых офицеров — нет, вы сейчас все такие. Старая гвардия скромных полицейских вымирает — фактически, она уже почти вымерла.
Питер пожалел, что она еще не вымерла совсем, но мудро не стал озвучивать свое мнение вслух.
Конечно, Питер Данн выделялся среди коллег. Ведь практически все знали о нем, его титуле и состоянии. Его известность достигла и ушей Энн Кэльски, тем самым пробудив в ней любопытство.
Она узнала о Питере от Майка Лири. Как женщину ее заинтересовал сам этот феномен — полицейский с титулом; как аферистку ее задело то уважение, с которым отзывался о нем ее компаньон.
— Да все эти тупицы и медяка не стоят! — возразила она, чувствуя, что она-то может так презрительно отзываться о полицейских. Энн в то время была немного вульгарна из-за того, что связалась с Майком и бандой, вобравшей в себя всякий сброд, но зато имевшей свое логово в преуспевающих крупных американских городах; некоторые из членов были бы только рады увидеть свои останки в государственной тюрьме.
Энн чувствовала свое превосходство над полицией с тех пор, как смогла украсть жемчужное ожерелье ценой в миллион марок из магазина на Унтер-ден-Линден и преспокойно пройти мимо взвода вооруженных дубинками полицейских, спрятав драгоценность в своей изящной шляпке.
Наследственность сказалась на Энн — она была дочерью лучшего похитителя драгоценностей, известного на двух континентах. По рождению она была британкой, получила европейское образование и стала весьма опасной и умной женщиной, лишенной каких-либо моральных принципов.
Приехав в Лондон, Энн провела три месяца в роскошном отеле, составляя план действий. Когда он был готов, она послала за Майком Лири, который должен был стать исполнителем. Майк был не особо сообразительным парнем, но план был проработан достаточно тщательно, чтобы даже Майк не смог наделать ошибок.
Питер коллекционировал в своей памяти обрывки информации о разных людях, и имя Энн Кэльски было ему смутно и странно знакомо. В некоторых американских изданиях можно было найти интересные статьи о преступниках, орудующих исключительно в континентальной Европе, и с помощью этих статей Питер узнал об Энн. Собственно, лишь на этом тогда и основывалось его поверхностное знакомство с этой остроумной и изобретательной особой.
Личная встреча с этими «важными птицами» континентального преступного мира для Питера была маловероятна, ведь обычно они орудовали за пределами Великобритании. Но Питер все-таки встретил Майка Лири.
— В вашей чертовой стране слишком много законов, так же много, как и моря вокруг нее! — так Майк описал отрицательные стороны работы в Англии. Это было сказано с горечью и искренностью, когда Питер доставлял его в Дувр, где Майку предстояло ответить за вооруженное нападение на Центральный банк Мидленда. На его руках красовались наручники, а ноги были связаны ремнем — эти меры предостережения пришлось предпринять после того, как Майк попытался выпрыгнуть прямо из окна автомобиля.
Майк ни словом не упомянул об Энн Кэльски, и ее имя никак не было связано с этим преступлением. Он не выдал ее даже после того, как при нем не обнаружили ничего из похищенных драгоценностей, и полиция шла по горячему следу. Но в итоге полицейские все же решили, что он работал в одиночку. Видели, как он вышел из банка, затем началась погоня. Питер, который вел следствие, мог отчитаться за каждую минуту, проведенную грабителем в поезде, — детективы просто не спускали с него глаз. Они допросили абсолютно всех — тех, кто говорил с ним, и даже тех, кто просто подходил к нему в Дувре. Всех, включая даму средних лет, которая ехала с ним в последнем купе спального вагона. С ней были неуклюжая нянька и ребенок. Няню с ребенком на руках тоже допросили, ведь Лири останавливался в дверях посюсюкать с младенцем.
Но никто не догадался обыскать самого ребенка, укутанного в шаль, в которой и были спрятаны семьдесят тысяч фунтов в свободно обращающихся облигациях.
Питер знал об Энн лишь то, что она располагала к себе, была представительной, британкой по рождению, но последние три года провела в Париже. В Англии она бывала только изредка, и потому за исключением поверхностного знакомства с Энн через американскую прессу и информации о том, что она отбыла срок в парижской тюрьме, Питер ничего о ней не знал. Он лишь видел ее маленький портрет в четверть страницы, и, судя по нему, Энн была красавицей; впрочем, на страницах воскресных газет даже среди дам-воровок можно увидеть исключительно красавиц.
Майк Лири отбыл в царство теней с тем философским мужеством, что вообще присуще его роду деятельности. Он так и не дал никаких показаний относительно украденных денег, хоть ему и намекали, что выдача сообщников существенно повлияет на его собственный приговор.
Конечно, газеты не перестали об этом писать — ведь хотя грабитель и был осужден, украденные деньги так и не были найдены. Эксперт-криминалист говорил о соучастнице преступления, но Питер тут же отмел такую возможность, и следующее его опрометчивое заявление появилось в прессе:
«Умная женщина, спланировавшая идеальное ограбление банка — не более чем плод воображения. Женщины могут служить приманкой, мошенничать, воровать, но они недостаточно изобретательны, чтобы провернуть дельце, о котором сейчас идет речь».
После публикации этой заметки у Питера произошел весьма неприятный разговор с Ли. По мнению этого джентльмена, полицейский ни при каких обстоятельствах не должен был высказывать подобного мнения. Когда Питер увидел свои слова в печати, он сам поразился своей неосторожности. Поэтому он терпеливо и добродушно, как неизбежное наказание, воспринял выговор за недозволенное и ненадлежащее сообщение в прессе, сделанное без согласования с руководством.