Съешьте сердце кита
Шрифт:
Девушка с кузнечиком все улыбалась, но ей можно было простить, потому что улыбка ее была давнишней и ни к чему, что здесь происходило, отношения не имела, никого не задевала.
Вскоре девушка ушла, а в полутемном коридоре как будто остался неуловимый свет — отблеск ее улыбки, как будто все звучал и звучал приглушенно непутевый стрекот цикады. Она ушла, наивно задиристая, чудаковатая и отчужденная.
— С Машей тоже так было, наверно, — грустно сказала Соня.
— Как — было? С какой Машей?
— С Ростовцевой. С той, для которой вы привезли грамоту обкома комсомола. Ее тоже кто-то обманул, девушку легко обмануть. Но она родила. Не знаю, что она испытывала или испытывает сейчас, но она родила. Она такая болезненная, Маша, такая прозрачная… И этот ребенок на руках. Может, даже лучше, что у Жанны… так вот,.. А то какая была бы из нее мать!
Кто его знает! Рождение ребенка — акт не только физиологический, но и психологический, он способен потрясти молодую женщину до самых ее глубинных основ и вызвать дремлющие в ней светлые силы, врожденную доброту. Всякий раз рождение человека можно только приветствовать, бить в литавры, и чтобы пронзительной медью кричали фанфары, если мальчик, и чтобы проникновенно выпевали, задыхаясь и пришепетывая от умиления, флейты, если девочка…
Но Жанна рассудила по-своему. Что ж, ей виднее. Только жаль, что в этот раз не будут пронзительной медью кричать фанфары, не запоют умилительно флейты.
Жанна отняла у мира капельку музыки.
Над островом чередой проносились циклоны: кряду несколько дней лил обычно дождь, лил, не останавливаясь ни на минуту, и вдруг иссякал весь до капли. Сияло солнце, воздух, насыщенный влагой, был банно душен, становилось как-то сладостно, разморенно, ничего не хотелось делать, а только бы нежиться в нежданных потоках тепла.
Таков был тропический циклон, за промозглым холодом которого, как исполинский пушистый веник, влачилась духота тех краев, где произрастают кокосовые пальмы и аллигаторовы груши. И казалось, что даже пахло чем-то незнакомым, какой-то вроде бы розовой дынной мякотью.
На острове устанавливались жаркие дни — три, четыре, пять, — и неубедительной, непрочной казалась эта всеблагость стихий после диких тайфунных ливней и унылых, на неделю замешанных туманов.
Но в нынешнем году солнечных деньков осенью все же набиралось немало. Весь сентябрь был прозрачен, светел и тихозвонен, как тонкая поделка из стекла: урони — разобьется.
Недаром искони назывался этот клочок Курил невдалеке от Японии — Лучшим местом. Именно «Лучшее место» и означал Шикотан в переводе с языка айнов. Айнам здесь пришлось, правда, несладко. Завезли их когда-то японцы с Северных Курил насильственно и принудили заниматься посевами, огородами, разведением скота. Было это непривычно «мохнатым курильцам», приспособленным к более суровым условиям бытия, к зверобойному промыслу.
На Шикотане айны зачахли, почти вымерли. А между тем земля шикотанская к пришельцу всегда добра, и уж чем-чем, а скотоводством можно бы здесь заниматься с большим размахом. Во всем в природе сквозят здесь такая откровенность и приятие, и даже вот японский микадо чем-то прельщался некогда на Шикотане.
Вот на этом попадаешься — ищешь ярких красок и выразительных для них определений, а ярких красок нет, все пейзажи острова выполнены в приглушенной, но теплой тональности, в одной цветовой гамме, имеющей множество неопределимых на слух, почти невидимых глазу оттенков-звучаний.
Нужно долго прожить на острове, чтобы уловить, наконец, откуда вся эта прелесть его. Она, вероятно, оттого, что катаклизмы, потрясавшие некогда эту часть земного шара, здесь уже не напоминают о себе жестоко и обнаженно. Рельеф повсеместно сглажен, и камень, эта извечно мрачная материя, укрыт от взоров под бамбуковыми, рододендроновыми и можжевеловыми коврами-заплатами, их умиротворенный блеск отзывается в душе человека вроде бы и минором, но минором торжественным.
Камень в разъятом своем естестве виден только над морем, он громоздится здесь кручами, расступается надежными бухтами, в которых дремлют корабли, увешанные гроздьями зеркальных ламп и ожерельями вяленой сайры.
Он все может, камень, его силы неизмеренны, он клокотал когда-то вулканическим расплавом, и лился, и шипел пузырями, и всплескивался огненной пеной, и дрожью давнего его буйства до сих пор сотрясается временами остров, колебля деревянные дома, пугая людей. В общем-то жив курилка! И камень еще под градусом! Он еще во хмелю, где-то в скрытых своих безднах, где-то бродит там шипучее тесто радиоактивного распада и в подкоровых нервных центрах пухнет, выгибается эпилептически магма… На соседних островах она нет-нет да и вырвется, бешеная, наружу, здесь же утихомирилась, дремлет. Здесь заплеснула и ублажила это сатанинское кипение планетной плоти зеленая хлорофилловая кровь. Здесь зреют-колосятся травы, и под их густой тяжестью никнут сопки, оползают их вершины и уже даже не представишь себе, что и они когда-то корчились в первозданном хаосе, что их склоны дыбились расщепленно, что вместо выположенных долин разверзались у их подошв пропасти, что низвергаясь, громовые камнепады секли зигзагами частую в ночи искру, и потоки серных расплавов, жутко бормоча, извивались в расщелинах, и дымом, дымом вселенского пожарища заволакивало все окрест.
А нынче над островом проносятся тропические циклоны, опаивая его землю приворотень-зодой, дуют тугие приворотень-ветры, дуют-раздувают девушкам юбки (которые бочонками и колоколами), космато ерошат им волосы, которые с укладкой и стриженные прямо, без затей.
Возвращаясь из очередного маршрута, я прямо с рюкзаком и молотком в руке направился по обыкновению проведать девушек: как живут, чем собираются заняться вечером…
Шел я мимо речки, где веселый девчачий народ полоскал свое бельишко разного колера и фасона, и торопился пройти это опасное место, над которым с повизгом летала частушечка:
Уберите эту речку, Чтобы не было воды. Уберите этих девок, Чтобы не было беды!«Фольклор, фольклор, — облегченно вздохнул я, — сплошное на острове устное сочинительство. Ну, кажется, пронесло, не задели…»
Но обрадовался преждевременно, потому что сзади тотчас крикнули задорно:
— Дядя, куда торопишься?! Не боись! Нам не нужна твоя сберкнижка!
Поздно! Я был уже далеко, вне досягаемости злых язычков, и весело нашептывал: «Уберите этих девок… Уберите их, потому что они тоже стихия, способная клокотать огненным расплавом и рушить любые берега!»
В конечном счете здорово, что они такие. Что им не нужна ничья сберкнижка.
Шумят над островом тропические циклоны. Будто началась материковая весна, так тепло и так вольно дышится. Раздувает шалым приворотень-ветром юбки, которые бочонками и колоколами, треплет блузки, которые бесхитростны, как сорочки у бравых парней. Сквозь волосы, спелой травой оплетающие лица, липнущие к губам, разбойно взблескивают глаза, и губы дрожат, пухнут от сдерживаемого смеха: «Уберите эту речку…»
Я постучал в комнату номер восемнадцать: здесь жила еще недавно Жанна Вертипорох. За дверью сказали как будто «да». Я вошел.