Сесилия Вальдес, или Холм Ангела
Шрифт:
Ранним октябрьским утром, между шестью и семью часами — ибо рассказ наш начинается в это время, — в одном из кресел столовой сидел кабальеро лет пятидесяти.
Он был высок ростом, крепкого сложения, с проседью. Крупный орлиный нос, небольшой рот, живые карие глаза, красноватый цвет лица и круглый затылок свидетельствовали о силе страстей и твердости характера. Коротко остриженный и тщательно выбритый, этот кабальеро, в длинном халате из тонкой материи, надетом поверх белого пикейного жилета, в тиковых панталонах, сидел, положив ноги, обутые в домашние туфли из мягкой кожи, на соломенное сиденье стула, и читал, держа в руках, газету «Эль диарио де ла Авана».
В
— Табаку и огня!
Молодой слуга стремглав бросился на кухню и тотчас же вернулся через контору с большим кисетом, на дне которого было несколько сигар. Принес он и небольшую серебряную жаровню с горстью древесного угля, полузасыпанного пеплом. Кабальеро закурил сигару, но, увидев, что мальчишка снова собирается ускользнуть, окликнул его:
— Тирсо!
— Да, сеньор! — рявкнул в ответ слуга, словно он уже находился на кухне или же разговаривал с глухим.
— Ты был наверху? — спросил хозяин.
— Да, сеньор, сразу как вернулся повар с рынка.
— А почему же сеньор Леонардо не спустился еще вниз?
— Надобно сказать, ваша милость, молодой сеньор Леонардо не позволяют их будить, когда они не спали ночь.
«Не спали ночь!» — повторил про себя кабальеро.
— Пойди разбуди его и скажи, чтобы он сошел вниз, — приказал он слуге.
— Сеньор, — запинаясь, вымолвил смущенный негритенок. — Сеньор, ваша милость ведь знают…
— Что такое? — снова загремел хозяин, видя, что мальчишка не трогается с места и не повинуется.
— Сеньор, надобно сказать вашей милости, что молодой сеньор очень сердятся, когда их будят, и…
— Что-о? Что ты сказал, собака? А ну-ка, мигом, если не хочешь получить пинка!
И так как кабальеро слегка привстал, как бы собираясь выполнить свою угрозу, негритенок не стал ждать вторичного приказания; он мигом взлетел наверх и скрылся в спальне молодого сеньора. Когда слуга пробегал вверх по лестнице, из дверей своей комнаты выглянула довольно полная и весьма приятная на вид дама с мелкими чертами лица. Волосы ее все еще были черны, хотя ей было уже за сорок. В белом платье из тонкой ткани, с шелковой шалью канареечного цвета, накинутой на плечи, она отличалась изяществом; движения ее были спокойны и благородны. Дама села рядом с нашим кабальеро в халате и, назвав его Гамбоа, спросила, нет ли чего нового. Тот процедил сквозь зубы, что единственной важной новостью, о которой сообщалось в газете, было известие о вспыхнувшей в Варшаве эпидемии холеры с огромным количеством смертных случаен.
— Где ж это такое? — зевая, протянула сеньора.
— Вот тебе на! — с удивлением воскликнул Гамбоа. — Это очень далеко…
— Да сохранит нас господь от такого несчастья, Кандидо! — все с тем же апатичным видом произнесла сеньора.
В этот момент Тирсо сбегал по ступенькам, причем вдвое стремительнее, чем поднимался несколько минут назад, если это только было возможно. Не успей паренек наклониться, и в голову ему угодила бы книжка, которую запустили сверху с такой силой, что она разлетелась на куски у самой двери конторы. Дон Кандидо взглянул наверх, сеньора поднялась и, подойдя к лестнице, спросила:
— В чем дело?
Вместо ответа испуганный парнишка указал глазами на юношу, закутанного в простыню, который, стоя наверху, гневно потрясал кулаками. Но увидев свою мать — а это и была наша сеньора, — Леонардо изменил и позу и выражение лица. Сын, видимо, хотел объяснить ей, что произошло, но она остановила его весьма выразительным жестом, означавшим приблизительно следующее: «Прекрати, тут отец». Леонардо тотчас же повернулся и ушел к себе в спальню.
— Ну так что же, придет сеньор Леонардо? — спросил Гамбоа невольника, будто он не заметил ни того, как стремительно тот убегал, ни книги, угодившей в дверь кабинета, ни жестов жены.
— Да, сеньор, — ответил Тирсо.
— Ты передал ему мое распоряжение? — еще более резко и настойчиво спросил дон Кандидо.
— Надобно сказать, ваша милость, — пытался возразить совсем сбитый с толку раб, дрожа от испуга, — что… молодой сеньор, молодой сеньор… не дал мне говорить.
Сеньора снова села, с тревогой вслушиваясь в слова мужа и следя за сменой выражения на его лице. Она видела, как он покраснел, когда Тирсо в замешательстве пытался произнести несколько фраз. Ей даже казалось, что Гамбоа вот-вот поднимется, чтобы ударить невольника или, возможно, силой заставить Леонардо спуститься вниз. Смутно представляя себе, что произойдет дальше, сеньора, чтобы выиграть время, положила руку на плечо мужа и мелодичным вкрадчивым голосом стала успокаивать его:
— Кандидо, Леонардито одевается, он сейчас сойдет вниз.
— А ты почем знаешь? — оборачиваясь к супруге, спросил крайне раздраженно дон Кандидо.
— Я только что видела — он выходил на лестницу почти одетый, — спокойно ответила она.
— Вот ведь ты какая — когда Леонардо ведет себя как подобает, ты прямо не нахвалишься на него, а на проступки его закрываешь глаза.
— Я за бедным мальчиком не знаю никаких проступков, по крайней мере последнее время.
— Вот-вот! Именно об этом я и говорю. Слепая ты, совсем слепая, Роса! И своим цацканьем вконец погубишь мальчишку. Тирсо! — снова гаркнул дон Кандидо.
Не успел слуга вернуться из кухни, куда он спрятался во время краткого диалога своих господ, как в сагуан зашел кучер-мулат, уже знакомый читателям по сцене в предместье Сан-Исидро и событиям в ночь на 24 октября. Сейчас на нем были только рубашка и штаны, подвернутые немного ниже колен, словно для того, чтобы показать неподрубленный край белых кальсон; ноги его были обуты в кожаные открытые башмаки с серебряными пряжками сбоку. В ушах мулата были золотые серьги, на голове — небольшой платок; в правой руке он держал соломенную шляпу, а в левой — недоуздок, за который вел лошадь; к ее хвосту была привязана другая, точно такой же масти и породы, со скрученным в узел хвостом. С лошадей стекали капли воды и пота — их только что выкупали. На первой из них мулат, как видно, выезжал из конюшни прямо к месту купания возле пристани Лус, ибо на ней все еще был потник вместо седла.