Сесилия Вальдес, или Холм Ангела
Шрифт:
Выходя из этих крепостных ворот, преступник мог видеть издали, прямо на прибрежном рифе, о который морские волны разбивались на мелкие и блестящие пенные брызги, страшное орудие — виселицу, гарроту или эшафот, где ему предстояло расстаться с жизнью. Поэтому для малодушных смерть со всеми ее ужасами наступала задолго до того, как они были вынуждены ее принять. К счастью, женщина, о которой мы здесь повествуем, еще с той минуты, как ее перевели в часовню [24] , лишилась чувств и вместе с этим утратила способность осознавать ужас своего положения. Потому-то и пришлось, как мы видели, нести ее к месту казни на носилках, усадить на скамью гарроты и свернуть ей, уже полумертвой, шейный позвонок, чтобы заглушить в груди последнее биение жизни.
24
Приговоренные к смерти последнюю ночь перед казнью проводили в часовне.
Через пять или шесть лет после описываемых событий Кампо-де-ла-Пунта совершенно изменился. Там, где лежал заброшенный и пыльный пустырь, к которому с запада примыкали первые деревянные дома предместья Сан-Ласаро, с юга — горы досок и строительных балок, ввезенных из Соединенных Штатов Америки, с севера — море и замок Пунта, чьи низкие зубцы выступали позади железных котлов сахарного завода Каррона, — там выросло массивное четырехугольное здание, состоявшее из трех корпусов. Оно было воздвигнуто губернатором доном Мигелем Таконом и предназначено для городской тюрьмы, крепостных складов и пехотных казарм.
Пустырь с северной стороны этого здания был еще больше загроможден после постройки деревянных навесов над той частью тюрьмы, в которой дробили молотом мелкий камень, предназначенный для мощения городских улиц по способу Мак-Адама [25] . Но так или иначе, тюрьма отделилась от губернаторского дворца и заключенные входили в специальное здание, хотя и несовершенное во многих отношениях, но созданное для размещения их в удобном и безопасном месте. Мужчины и женщины здесь содержались раздельно, при этом учитывался также характер совершенного ими преступления. Самым же важным было то, что сокращалась последняя часть крестного пути несчастных: новая тюрьма отстояла от берегового рифа, где совершались казни, на каких-нибудь двести шагов. В более поздние годы оттуда и с Кампо-де-ла-Пунта вышли, чтобы умереть смертью героя и патриота, Монтес де Ока [26] и юноша Факсиоло [27] , генерал Лопес [28] и испанец Пинто [29] , а также отважный Эстрампес [30] . В наши дни та же участь постигла Медину, Леона [31] и невинных студентов Гаванского университета [32] .
25
Мак-Адам Лоудон(1756–1836) — американский инженер; изобрел мощение дорог мелким щебнем.
26
По-видимому, имеется в виду Грасилиано Монтес де Ока, один из участников экспедиции генерала Лопеса (см. ниже), казненный 29 апреля 1851 года.
27
Факсиоло Эдуардо— молодой кубинец, печатавший подпольную газету «Ла вос дель пуэбло кубано», которую издавал Хуан Бельидо де Лука. Тайную типографию обнаружили, и Факсиоло был казнен 28 октября 1852 года.
28
Лопес Нарсисо— генерал, который в 1843 году был послан на Кубу и здесь сблизился со сторонниками освобождения острова от колониальной зависимости. После раскрытия заговора так называемой Кубинской розы бежал в Соединенные Штаты, откуда дважды, в 1850 и 1851 годах, во главе инсургентов добровольцев совершил экспедиции на Кубу 29 августа 1851 года был взят испанцами в плен и 1 сентября того же года казнен.
29
Пинто Рамон, —ректор гаванского лицея, выходец из Каталонии. Широко эрудированный человек, пользовавшийся большим авторитетом среди патриотически настроенной части кубинской интеллигенции; он возглавлял подпольную «Революционную хунту», которая ставила своей целью ниспровержение испанского владычества. Казнен 22 марта 1855 года.
30
Эстрампес Франсиско— член тайного общества, подготовлявшего вооруженное восстание в Баракоа, на юго-востоке Кубы. Арестован и казнен 31 марта 1855 года.
31
Медина Агустини Леон Франсиско— участники революции 1868 года.
32
Студенты медицинского факультета Гаванского университета Алонсо Альварес де Кампа, Анаклето Бермудес, Хосе де Маркос-и-Медина, Анхель Лаборта, Паскуаль Родригес-и-Прес, Карлос де ла Торре, Эладио Гонсалес и Карлос Вердуго были ложно обвинены в осквернении могилы Гонсало Кастаньона, основателя газеты «Ла вос де Куба», и по приговору военного суда расстреляны 27 ноября 1871 года.
Три друга присоединились к скорбной процессии и сопровождали ее от бокового фасада собора до ворот семинарии, здание которой тянется позади него и выходит к порту. Двери были еще закрыты, и толпа, состоявшая не менее чем из двухсот студентов с факультетов права, философии и латинской филологии — словом, весь цвет кубинской молодежи, — растянулась с одной стороны от каменных ступеней жилища привратника до казарм Сан-Тольмо, а с другой — еще дальше, вплоть до перекрестка улиц Техадильо и Сан-Игнасио, — настолько узко было расстояние между домами. Невольно расступившись, студенческая толпа разделилась на две части и освободила проход посреди улицы для странной процессии, появлению которой предшествовал глухой шум, подобный жужжанию пчелиного роя, который ищет места, куда бы сесть.
— Никто бы не сказал, что это несут женщину, — заметил студент факультета латинской филологии.
— В самом деле, она больше похожа на статую плакальщицы, чем на живое существо, — добавил другой.
— Ее гложет раскаяние, — сказал третий, — потому она и уронила голову на грудь.
— Ну нет, — воскликнул высокий, похожий на мулата студент, — случаи не простой. Я полагаю, что она в ужасе от собственного преступления.
— А разве, согласно букве закона, как божий день ясно, что Панчита убила своего мужа? — спросил знакомый нам Панчо.
— То, что она его убила, настолько достоверно, что ей угрожает гаррота, — презрительно улыбаясь, вновь заметил смуглый студент. — Мало того, убив мужа, она его распотрошила, зашила в мешок, сплетенный из волокон питы [33] , и бросила в реку на корм рыбам.
Все это не являлось еще доказательством преступности Панчиты Тания, согласно букве закона, и ее тезка собирался было возразить, когда в разговор вмешался другой студент, привлекавший внимание зычным голосом и кастильским выговором:
33
Пита— американская агава.
— Из-за сущей ерунды бабенка со своим дружком совершает то, что законом приравнивается к отцеубийству. Недоставало только того, чтобы мешок был кожаный, снаружи на нем было нарисовано пламя, а внутрь посажены петух, гадюка и обезьяна — существа, не знающие ни отца, ни матери.
— В законе Двенадцати таблиц, — поспешил вставить распетушившийся Панчо, довольный тем, что может исправить ошибку студента с наружностью кастильца, — кодексе, скопированном pedem litterae [34] со сборника законов, который приказал составить король дон Альфонсо Мудрый, — речь идет но о петухе, а о собаке, гадюке и обезьяне, и не потому, что эти животные знают или не знают отца с матерью, а просто потому, что преступник отдается им на растерзание. Кодекс дона Альфонсо считает отцеубийцей даже ту женщину, которая убивает своего мужа. По сие время полагается волочить преступника до самого эшафота в корзине, привязанной к хвосту лошади. Так что, если Панчиту Тания, обвиняемую в этом чудовищном преступлении, и не волокут таким способом, то лишь потому, что этого не допускают наши обычаи. Вот и все.
34
Дословно (лат.).
Тут Панчо быстро отошел от группы для того, чтобы студент, похожий на испанца, не смог возразить ему. Но последний успел бросить ему вслед:
— Сразу видно, парень вызубрил лекцию.
Как раз в эту минуту раскрылись тяжелые, из кедрового дерева, ворота семинарии, более известной в ту пору под названием коллегии Сан-Карлос. Четыре широкие галереи с каменными колоннами образовывали большой квадратный патио. В центре его бил фонтан, а вокруг высились пышные, густолиственные апельсиновые деревья с сочными плодами. На противоположной от главного входа стороне слева каменная лестница вела в кельи профессоров; справа виднелась решетка, которая отгораживала галерею от темного, сырого и узкого прохода, ведущего в боковой зал, большой и грязный, отделенный от моря и порта садом с высоким забором. Туда выходили четыре высоко расположенных окошка, через который скупо проникал свет, оставляя большую часть зала в полумраке. В центре его у противоположной стены находилась незатейливая кафедра, а по обеим ее сторонам поперек зала стояло множество массивных, грубо сколоченных деревянных скамей с высокими спинками.
Тут и читались лекции по философии; здесь впервые начал преподавать кубинской молодежи эту науку знаменитый падре Феликс Варела; он составил для этого новый текст, в корне отличавшийся от аристотелевского, бывшего до той поры на Кубе единственным философским текстом, который изучался с самого основания Гаванского университета при монастыре Санто-Доминго в 1714 году. Когда в 1821 году падре Варела был избран представителем в испанские кортесы, то на смену ему кафедру возглавил один из самых одаренных его учеников — Хосе Антонио Сако; в пору нашего рассказа ее занимал адвокат Франсиско Хавьер де ла Крус, так как руководитель кафедры уехал в Северную Америку, а досточтимый основатель ее оказался в изгнании.
В левом углу патио находился другой зал, в котором падре Плумас преподавал латынь. В этот зал входили с галереи. Вплотную к нему, занимая почти всю противоположную сторону патио, примыкала столовая для семинаристов и некоторых преподавателей, проживавших постоянно в том же здании. Налево от главного входа широкая каменная лестница вела на галереи верхнего этажа. По ней поднимались студенты юридического факультета, не числившиеся семинаристами; студенты же философского и латинского факультетов входили в соответственные, уже упомянутые помещения через двери, находившиеся на уровне патио.