Сесилия Вальдес, или Холм Ангела
Шрифт:
Часовой при виде его вытянулся, взял на караул и крикнул:
— Внимание! Его высокопревосходительство сеньор инспектор!
Тотчас же барабанщик ударил сбор, караул разобрал ружья и построился, а дежурный офицер, обнажив шпагу, стал на правом фланге. Возглас часового и построение солдат привлекли внимание Маньеро и его спутников, поспешивших было отойти в сторону; но так как солдаты взяли на караул, а офицер отсалютовал им во всем правилам устава, приятели поняли, что одного из них, а именно того, кто шел впереди, приняли за главного инспектора государственных имуществ дона Клаудио Мартинеса де Пинильос, с которым у Маньеро действительно было сходство. Вскоре, правда, дежурный офицер понял свою ошибку и, крайне раздосадованный, приказал сменить часового, посадив его под арест в казарме до конца дня.
Четверо приятелей, с трудом сдерживая смех, чтобы не раздражать еще больше лейтенанта караульной службы, стали подниматься по широкой лестнице дворца. Держа шляпы в руках и следуя друг за другом,
Маньеро в нескольких словах объяснил ему цель их прихода. Но не успел еще негр ответить, как появился адъютант губернатора и сообщил, что его превосходительство находится не в своих апартаментах, а во дворе крепости, где ему захотелось проверить боевые качества пары финских или английских петухов, которых он недавно получил в подарок из Нижней Вуэльты.
— Если у вас неотложное дело, благоволите спуститься во двор, — добавил адъютант, заметив нерешительность наших посетителей. — Его превосходительство дает обычно аудиенцию во время петушиного боя даже командующему флотом и иностранным консулам.
Хотя дело было, несомненно, неотложным, ибо вскоре намечалось заседание смешанной комиссии, которой надлежало принять окончательное решение, является ли бригантина «Велос» и ее груз настоящим призом или нет, пришедшие ощутили большое облегчение, узнав, что прием у губернатора может состояться несколько позже и не во дворце, а в менее строгой и официальной обстановке. Между крепостью и управлением инспектора государственных имуществ, за пристройками, в которых позднее водворилась нотариальная контора этого управления, находился и находится поныне двор или плац, относящийся к первому из вышеназванных зданий. Здесь губернатор дон Франсиско Дионисио Вивес приказал огородить особое место, иначе говоря — устроить для петушиных боев арену, посыпанную опилками, вокруг которой тянулись скамьи для зрителей, как бы образуя отдельные галереи. Тут разводили и дрессировали до двух десятков самых драчливых английских петухов, полученных от наиболее известных на острове выводков, которые время от времена дарились частными лицами генералу Вивесу, ибо пристрастие его к петушиным боям было всем хорошо известно. Тут же по временам происходили и сами состязания, особливо в тех случаях, когда его превосходительству хотелось угостить своих друзей и подчиненных такого рода зрелищем, которое хотя и не было столь варварским, как бой быков, относилось все же к числу жестоких и кровавых.
Человек, коему было поручено ухаживать за губернаторскими петухами и дрессировать их, был, как принято говорить, личностью исторической. Звали его Падрон. Одни говорили, что он совершил предательское убийство, другие — что он стал убийцей, спасая собственную жизнь. Достоверно, однако, то, что он был арестован, обвинен и приговорен к заточению в крепость. Участь его была облегчена благодаря просьбам и заверениям одной из его сестер — молодой и хорошенькой женщины, а также благодаря влиянию маркиза дона Педро Кальво, взявшего Падрона под свою защиту и покровительство, потому что тот искусно ходил за петухами; Вивес приказал снять с Падрона кандалы и отвести его во двор крепости, где он ухаживал за бойцовыми петухами его превосходительства и таким образом, избегая каторжных работ и дурного воздействия со стороны других заключенных, отбывал срок своего наказания. Поговаривали, что, помимо упомянутого убийства, Падрон ранее совершал мелкие мошенничества, а также — что родители убитого поклялись вечно мстить убийце. Но кто бы осмелился извлечь Падрона не только из крепости, но также из-под опеки губернатора острова? Без преувеличения можно сказать, что Падрон, арестант Падрон, находился там под крепкой защитой.
И вот во дворе крепости, о которой мы сейчас повествуем, появились без доклада, держа шляпы в руках и почтительно согнувшись, удрученные работорговцы — Маньеро и его приятели. Их уже опередили здесь разные важные особы, среди них командующий флотом Лаборде, комендант крепости Сурита, помощник губернатора Кадаваль, командир Регулярного гаванского полка полковник Кордова, комендант форта Морро Молина, известны врач Монтес де Ока и другие, менее знатные лица. Все, кроме Лаборде, Кадаваля, Молины и молодого негра в суконном мундире, носившего саблю и блиставшего золотыми эполетами, держались на почтительном расстоянии от губернатора Вивеса, который стоял в этот момент, прислонившись к деревянному столбу, подпиравшему кровлю амфитеатра с внешней его стороны.
Все внимание этой именитой особы было устремлено на весьма отважного, отливавшего медью петуха, который носился взад и вперед по арене и которого дразнил Падрон, доводя до бешенства тем, что заставлял другого петуха, запрятанного у него под мышкой, время от времени клевать ощипанную кроваво-красную голову противника. Падрон был одет
Дон Франсиско Дионисио Вивес был лишь немного выше его ростом: губернатор носил черный суконный фрак, белый пикейный жилет, панталоны из маонской или нанковой ткани и круглую касторовую шляпу. Единственным атрибутом присущего ему высокого ранга в испанской армии и в рядах военно-политической администрации колонии служил широкий шарф из тяжелого красного шелка, которым он был опоясан поверх жилета. Ни вид его, ни манеры никак не обличали в нем военного. В то время ему было под пятьдесят. Как мы уже упомянули, он был среднего роста, довольно худощав, хотя и с некоторой склонностью к полноте, свойственной людям, ведущим не слишком подвижной образ жизни. Лицо его, с тонкой белой кожей, скорее длинное, нежели широкое, почти прямоугольное, отличалось правильными чертами; глаза были светлые, волосы курчавые и еще черные; усы он брил, а носил лишь эспаньолку, на манер священников. В облике этого человека не было положительно ничего воинственного, и тем не менее король доверил ему управление самой крупной из островных американских колоний именно в ту пору, когда слабые и противоестественные узы, которые все еще приковывали Кубу к трону метрополии, казалось, вот-вот порвутся.
Хотя в результате предательства дона Агустина Феррети в руки Вивеса попались без особого труда вожди заговора 1820 года, известного под названием «Солнце Боливара», многим из менее видных, но не менее отважных его участников удалось бежать на континент, откуда они с помощью ревностных эмиссаров продолжали поддерживать неугасимую надежду в сердцах сторонников независимости Кубы, внушая постоянную тревогу правителям острова.
Начиная с 1824 года печать умолкла, местного ополчения не существовало, муниципалитеты перестали быть органами народовластия — словом, не оставалось и тени свободы, ибо в 1825 году губернатор особым декретом ввел на острове осадное положение и учредил постоянную военную комиссию. Резкий переход от самих либеральных форм правления к гнетущей тирании породил глубокое недовольство и всеобщее брожение, тем более что за два коротких периода конституционной власти народ привык к жарким политическим спорам. Лишенные такой возможности, люди стали с еще большим рвением, чем раньше, проявлять приверженность к тайным обществам, многие из которых существовали еще в конце 1830 года, ибо упразднить их с той же легкостью, с какой были отменены конституционные гарантии, правительство было не в силах. С той поры естественным и постоянным состоянием большей части кубинской молодежи стало конспиративное положение. В таких крупных городах, как Гавана, Матансас, Пуэрто-Принсипе, Баяме, Сантьяго, росло и ширилось почти среди всех слоев общества сильное брожение.
Повсюду происходили более или менее значительные волнения, и властям понадобилось длительное время, чтобы сломить народ и подчинить его ярму колониального деспотизма. По всему острову людей заточали в тюрьмы, но и оттуда кое-кто бежал за границу, сумев обмануть бдительность весьма тупой в ту пору и дурно организованной полиции.
Ко всему этому надлежит добавить, что у метрополии не было военного флота в подлинном смысле этого слова: насчитывалось лишь несколько неповоротливых и почти прогнивших парусных судов. Если не считать Гаваны, то на острове не имелось и настоящих военных крепостей. Малочисленный гарнизон состоял из ветеранов, но и в их ряды проникало неповиновение. В числе солдат было немало таких, кто уже отслужил срок, а также выходцев из Мексики и Колумбии, завербованных по договору, да и старшие офицеры не все были испанцами. Во всех родах войск служили к тому же уроженцы Кубы, или креолы, которые никогда не внушали к себе доверия со стороны правительства, самого подозрительного во всей истории Испании, если не считать эпохи Филиппа II.
С другой стороны, беспорядочное управление колонией, опустошенная казна, продажность и развращенность судей и чиновников, упадок нравов и общая отсталость — все это вместе взятое угрожало гибелью тому обществу, которое подтачивалось в результате всякого рода злоупотреблений за длительные годы бесправия. В течение шести лет, что Вивес правил страной, ни жизнь людей, ни их имущество не находились в безопасности как в населенных местах, так и в открытом поле. Повсюду хозяйничали шайки свирепых разбойников, предававших все огню и мечу. Соседние моря безнаказанно бороздили корсары, уроженцы только что обретших свободу колоний, которые нарушали и без того жалкую торговлю Кубы. На близлежащих островках скрывались пираты, которые, занимаясь контрабандой, захватывали спасшиеся от корсаров суда, грабили их и, перебив команду, сжигали, чтобы замести все следы преступления.