Сесилия Вальдес, или Холм Ангела
Шрифт:
— Можете этого не повторять, — раздраженно отозвался дон Кандидо.
— Ближе к делу, Ревентос, — вмешалась донья Роса, чувствуя, что вот-вот могут начаться бесконечные пререкания.
— К делу, — повторил дворецкий, окончательно беря себя в руки. — Как я уже говорил, все вышло лучше, чем мы ожидали. Отправился это я, да что там — полетел как стрела к галерее Росарио и неожиданно нагрянул прямо к дону Хосе, хотя и стекольщик у входа и двое других, что стояли за прилавком внутри, решив, по-видимому, что я собираюсь откупить у них всю лавку целиком, принялись дергать меня один за руку, другой за куртку… Вы же знаете, что все это зубоскалы и мошенники, каких мало…
— Знаю только одно, — возразил раздраженный дон Кандидо, — что вы канитель разводите.
— Так вот, говорю я, — продолжал дон Мелитон, будто и не слышал своего хозяина, — трудненько мне пришлось, пока я не отделался от этих мазуриков. «Где дон Хосе? — спрашиваю я дона Либерато. — Мне нужен дон Хосе. У меня к нему очень срочное поручение». — «Тс!.. — отвечает мне тот. — Сейчас он очень занят и говорить с вами не может. Идите сюда!» Тут он повел меня за руку к воротам патио и добавил: «Полюбуйтесь-ка на него!» И верно, смотрю это я — Хосе, такой расфранченный, прислонился к стенке и ведет на пальцах, полунамеками увлекательный разговор с какой-то женщиной, фигура которой чуть виднеется за ставнями балкона на первом этаже. Заметил я только, что глаза у нее будто два горящих уголька, а кончики пальцев розовые, и она то и дело продевает их сквозь зеленую решетку. «Что это значит?» — спросил я дона Либерато. «Да разве вы не понимаете? — ответил он. — Это наш дон Хосе пользуется тем, что его земляк и приятель уехал в деревню, и обольщает его прекрасную даму».
Супруги Гамбоа обменялись понимающими и изумленными взглядами, после чего дон Кандидо сказал:
— Послушайте, дон Мелитон, горе вы мое, что нам в конце концов за дело до всей этой клеветы?
— Клеветы? — повторил серьезно дворецкий. — Видит бог, ничего подобного! Вот сейчас вы увидите, что я проделал. Нельзя не признать, что Хосе — молодец, каких и среди астурийцев не много. А уж краснобай такой, что… Да и кто не знает, что еще в ту пору, когда мы при конституции жили, его сравнивали с бесподобным Аргуэльесом [53] и однажды устроили ему даже торжественную встречу в этой самой галерее на Старой площади. И, с позволения сеньоры доньи Росы, надо сказать, женщины на это очень падки. А такой молодой и красивой, как Габриэла… конечно же, искушение: мужа нет, за ней увиваются, ну, да и черт не дремлет…
53
Аргуэльяс Агустин(1775–1844) — испанский политик и дипломат.
— Дон Мелитон! — снова вспылил Гамбоа. — О ком это вы нам рассказываете?
— Вот тебе и на! А я — то думал, что вы внимательно слушаете. Говорю я о доне Хосе, моем земляке, и о Габриэле Аропас. Она, должно быть, не здесь родилась: уж больно она бела и румяна. — Донья Роса, которая была креолкой и не стыдилась этого, только улыбнулась бестактности своего дворецкого, и тот продолжал: — Итак, сеньор дон Хосе не обратил на меня внимания и, скорчив недовольную мину, сказал дону Либерато: «Отпустите этого молодца, и пусть мне никто не надоедает». Мы тотчас же начали рыться по полкам и в ящиках и с большим трудом сумели набрать три тюка, в каждом по пятидесяти смен белья. Этого было мало, тогда я сбегал на рынок к Маньеро, где было только тридцать смен. А вы знаете, об эту пору начинают, как тут говорят, приводить в порядок сахарные заводы. Те, что запасаются всем необходимым сухим путем, приступают к этому на два месяца раньше. Перевозка на телегах откуда-нибудь издалека тянется порою неделями, вот почему готовой одежды для рабов и не хватает. Так вот, я уже сказал, от Маньеро я прошел к старьевщику-бискайцу… как его бишь — Мартиарту, где Альдама [54] в свое время мальчиком на побегушках был. Тут достал я еще шестьдесят смен. Я решил, что этого достаточно, да и времени терять не стоило: я позвал возчика, погрузил все тюки, а по пути к Кавалерийскому молу сделал из них пять пачек, связал веревками и — ходу!.. Но не тут-то было: проезжаем это мы мимо сторожевого поста, выходит оттуда человек и берет нашего мула под уздцы. «Что вам нужно? Что вы делаете?» — закричал я, разозленный.
54
Альдама Игнасио— мексиканский политический деятель; расстрелян в 1811 году.
— А разве не ясно? — ехидно отвечает он мне. — Коли у вас, нет разрешения таможни, чтобы грузить на борт эти товары, я вас не пропущу». — «Разрешение, разрешение, — передразнил его я. — На черта мне оно? Я эти свертки не собираюсь никуда отправлять, это экипировка». — «А что бы там ни было, — отвечает часовой, не выпуская уздечки из рук, — давай сюда разрешение, иначе не пропущу». Что, по-вашему, мне следовало делать и таком затруднительном положении? — обратился дон Мелитон к хозяину. — Шел уже двенадцатый час, я слышал, как пробило одиннадцать на башне таможни. Порылся это я в карманах, нашел дублончик в два дуро, вытащил его и сунул карабинеру в лапу. «Ладно, ладно, говорю, обойдемся без разрешения». Он тут же бросил уздечку и пропустил нас. Что там ни говори, а королевское изображение прямо-таки чудеса творит!
— Верно, — одобрительно кивнул дон Кандидо.
— Ясно ведь, что с иными людьми лучшего языка и не сыщешь, — добавил довольный собой дворецкий. — Однако невзгоды мои на этом не кончились. Подъезжаем к пристани, а лодочник уж там. Ну и ловок же этот парень, доложу я вам! В два счета разгрузили мы с ним телегу и со всеми тюками — прямо в шлюпку. Сел я на корму, на руль, и мы пошли. Меняем галс и, верно, вскорости, чуть позже, чем я рассчитывал, приходим в Каса-Бланку, Перед нами стоит на якоре уже готовая к отплытию в Реглу наша славная бригантина. И такая она горделивая и надменная, будто рассекает океанские воды, а не захвачена собаками англичанами. На палубе прохаживаются морские пехотинцы, и, как мне показалось, не все из них — наши, однако на юте я отыскал глазами кока Фелипильо, который тоже увидел меня и сразу же узнал; он подал знак, чтобы я пристал не с правого, а с левого борта и носом к берегу. Так мы и сделали: обогнули Тискорнию, а потом, сделал поворот на восемь румбов, подошли к корме бригантины, забились под нее, и тут же нам пришлось волей-неволей подавать сверток за свертком через иллюминатор, где их ловко принимал кок.
— Вот так здорово! — воскликнул Гамбоа; он был в восторге, столь необычном для него при ведении таких серьезных дел. — Отлично, великолепно, дон Мелитон! Теперь-то можно быть уверенным, что по крайней мере добрая часть груза будет спасена и, пожалуй, даже покроются расходы. Еще не все потеряно. Важно, что дело сделано, вот что важно.
Донья Роса охотно разделила бы радость и восторг своего мужа, но она не имела ни малейшего понятия, почему спасение груза на бригантине «Велос» было связано с передачей тайком, через кормовой иллюминатор, свертков белья, купленного доном Мелитоном у рыночных торговцев на Старой площади. Итак, ей оставалось лишь поглядывать то на мужа, то на дворецкого, словно прося у них объяснений. Гамбоа понял это, ибо продолжал по-прежнему горячо и убежденно:
— Только слепой, Роса, не видит, когда на дворе стоит ясный день! Неужто ты не понимаешь, что если мы оденем негров во все чистое, они смогут сойти за индейцев, прибывших, скажем… из Пуэрто-Рико, да и из любой другой страны, только не из Африки, ясно тебе? Не обо всем можно рассказывать. Это, как-никак, тайна… ибо… на то и закон, чтобы его обходить. А Ревентоса пусть покормят, — добавил дон Кандидо, быстро меняя тон. — Роса, прикажи, чтобы Тирсо подал ему завтрак. Он, должно быть, голоден, как собака, да и, кроме того, возможно, ему опять придется отправиться по делам… Что касается меня, то я должен быть в час у Гомеса. Он ждет меня вместе с Мадрасо, Маньеро… Ну, — тут он слегка тронул дворецкого за плечо, — ступайте!
— Я мигом, — ответил Ревентос. — Просить меня не придется. Воистину, я так голоден, что… Ведь болтаюсь-то, как-никак, с девяти утра… А ловко все это у меня получилось, поди-ка! Странно было бы, если б я не проголодался, как волк…
К двенадцати часам дон Кандидо был уже готов к отъезду, и у ворот его ждал китрин. Вызванный ранее парикмахер побрил его, старшая дочь Антония повязала отцу белый чистый шейный платок с вышитыми свисающими концами, смазала ему волосы душистым макассарским маслом — общепринятой в ту пору разновидностью гвоздичной эссенции — и причесала а-ля Наполеон, спустив прядь волос на лоб чуть ли не до самой переносицы. Адела принесла ему индийскую трость с золотым набалдашником и серебряным наконечником, а Тирсо, проходивший мимо и увидевший, как сеньор развязывает свой большой кисет, поднес ему жаровню с угольками. После этого, наполовину окутанный облаком голубоватого дыма от превосходной гаванской сигары, дон Кандидо, не улыбнувшись и не сказав никому ни слова, величественно проследовал через сагуан на улицу и уселся в экипаж.
— К Пунте! — приказал, он своим хрипловатым голосом старому кучеру Пио.
Столь односложный язык отнюдь не являлся загадочным для престарелого слуги. Он понял, что ему следует направиться рысцой к дому дона Хоакина Гомеса, который жил тогда перед крепостным валом на улице, выходившей к воротам порта.
Здесь дона Кандидо ждали хозяин дома, владелец сахарной плантации Мадрасо и коммерсант Маньеро. Последний был самым умным из всех четверых; занимался он ввозом тканей и скобяных изделий из Европы, продавая их в рассрочку торговцам рынка. Это был весьма медленный способ составить себе состояние; кроме того, и торговцы не всегда точно выполняли свои договорные обязательства, так что вместо прибылей зачастую получались убытки. Вот почему Маньеро вместе со многими своими земляками принял участие в снаряжении экспедиции к берегам Африки, которые до поры до времени были более выгодны, нежели торговля тканями.