Сестра Ноя
Шрифт:
Что я знаю о моём мальчике? Пока ничего определенного… Хотя, знаешь, ведь если я обращаюсь к тебе, это значит только одно – ты есть. …Ну, хотя бы в моем воображении. Впрочем может статься, ты существуешь в некотором отдалении и оттуда придешь ко мне, когда потребность в тебе станет невыносимой, как муки совести. И тогда ты своей крохотной ручкой с пухлыми пальчиками притронешься к моему раскаленному лбу и скажешь что-то вроде «не бойся, я с тобой» – и отпадет окалина ржавчины с души, и мы с тобой… Чем обычно занимаются с детьми? Ну, скажем, выйдем из дома и пойдем, куда глаза глядят, только чтобы идти и смотреть по сторонам и видеть траву под ногами, кусты
Ведь ты появишься, не так ли?..
Может, тебя родила знакомая мне женщина, или ангел в виде аиста принесет на крыльях, или подкинет тебя к моей двери отчаявшаяся мамаша, или в каком-нибудь детдоме ты бросишься ко мне на шею, а я пойму, что это ты, мой мальчик! Не знаю… Такие события всегда в воле Божией, которую я ищу, как Диоген искал с фонарем человека, ищу и часто ошибаюсь. Только верю, что если ты уже меня слушаешь и если ты где-то существуешь, то Господь обязательно сведет нас в крохотной точке бесконечной вселенной, и мы станем настоящими друзьями, неразлучными друзьями на всю жизнь.
Какой ты сейчас? Наверное, совсем еще крохотный, может даже зародыш, состоящий из нескольких клеток, делящихся в женском теле… Только знаю, каким бы ты ни был, ты уже меня слышишь и понимаешь каждое слово, потому что не к клеткам плоти я сейчас обращаюсь, а к твоей бессмертной божественной душе, которая мудра изначально, потому что цело–мудренна, то есть естественно и нераздельно умна божественной мудростью. Быть может, твоё тельце сейчас нежно и хрупко на вид, но душа-то сильна и способна на самые необычные формы общения, нечто вроде телепатии или молитвенного откровения. А может, твоя душа сейчас в этот миг рядом со мной, и ты не только слышишь, но и видишь меня, как Ангел–хранитель? Это я по грехам своим тебя не вижу, а ты – чистый, целомудренный и безгрешный – видишь и слышишь, а может даже, знаешь про мою жизнь больше меня самого?
Например, я не знаю, как тебя зовут. Могу лишь чисто умозрительно предположить, что если у такого грешника и непутёвого как я, столь великое имя – Арсений, то наверняка у тебя оно звучит… Ну скажем, Павел! А что! В честь великого первоверховного апостола, обтекшего всю вселенную, и вместе с тем, просто и очень даже по–русски: Павел, Павлик, Паша. Когда-нибудь и это откроется мне. Ну что ж, буду рад познакомиться, мой мальчик. Буду очень рад.
Когда я нашел себе терпеливого собеседника и пока разговаривал с ним, меня самого благоверный Александр Невский водил дорогами Святой Руси. Из Нового Иерусалима я попал в Сергиев Посад, где в толпе многолюдной Лавры поклонился мощам преп. Сергия и омылся в бурных струях святого источника в Малинниках.
Оттуда, переполненный святой силой, напитанной от Сергиева Гремячего ключа, направился в Переславль–Залесский. Купался в Плещеевом озере – колыбели русского флота. На этих ветреных водах учился царь Петр вождению парусных судов. Крохотный городок походил на подсвечник, где сияли свечами монастыри и храмы, и самый известный из них – Преображенский собор. Своей архитектурной лаконичностью собор немного напоминал Дмитриевский во Владимире и храм Покрова–на–Нерли – над четырехугольным храмом возвышается единственная луковица купола.
Строгая научная тетечка на вопрос, служат ли в храме, ответила сурово: «только музей–заповедник с его исторически–научным
Ярославль я предполагал пройти «по касательной»: все-таки большой шумный город. Мимо фонтанов, декоративных фонарей и цветочных клумб дошел до места слияния Волги и Которосли, где стоял памятник тысячелетию города (это уже столько!) с золотым орлом на вершине колонны. Конечно, постоял на Стрелке у беседки, которую полюбили кинооператоры, и уж думал покинуть древний град. Но залюбовался красно–бело–зеленой церковью Илии Пророка, узнал у бабушки в белом платочке, что завтра в Ильин день будет единственная служба в году и решил тут причаститься. И на постой меня пригласила эта самая бабушка. Мы с ней вместе исповедовались на всенощной, ужинали, вычитывали правило к Причащению – а уж в память знаменитой молитвы пророка Илии, отверзшей небеса, сидел ночью на полу, зажав голову между коленей – это уж один.
После причастия мы, счастливые и мирные, шли в дом, а старушка возьми и скажи:
— Ну что, Арсеньюшка, теперь-то поди в Кострому направишься?
— Если говорите в Кострому, Анна Ильинишна, то так тому и быть.
— Ой, а что мне тебе туда собрать-то! У меня там ведь любимая племяшечка Верочка живет – уж такая красавица, аж дух захватывает.
— Ну вы уж того, что-нибудь полегче, я ведь на себе потащу.
— А и то правда. Ладно, я ей колечко моей мамы через тебя передам – вот и будет легкий и ценный гостинчик. – И вручила мне серебряное чернёное кольцо с ярко–синей бирюзой.
Покормила меня старушка, вышла провожать на улицу – и надо же! – нам навстречу идет с чемоданом сосед Анны Ильиничны – Павел.
— Куда направился, Паша? – спросила бабушка.
— В Кострому по Волге, – ответил мужчина и посмотрел на меня: – Не желаете ли присоединиться?
— Раз вы так говорите, то, конечно, желаю, – ответствую я, соответственно.
— Тогда надо поторопиться, наш лайнер отходит через сорок минут.
Теплоход «Димитрий Пожарский» принял нас на борт, и матросы отдали швартовы. Забурлила свинцово–охристая вода, плавно развернулось трехпалубное круизное судно и вышли мы в фарватер на самую середину, на самую глубину могучей реки. Бросили в крохотную каютку с двухъярустной кроваткой вещи и сели на кресла, расставленные вдоль борта, любоваться зелеными кудрявыми берегами, жадно вдыхая свежий речной ветер.
— Теперь понимаете, Арсений, почему я предпочитаю плавать по воде!
— О, да! Это весьма и весьма!..
В Костроме Павел помог найти дом на Ямской, где проживала таинственная племяшка, сказал на прощанье: «Смотри, брат, не влюбись в Верочку, а то голову потеряешь!» – и удалился. Видимо с этим домом и с этим именем у него связаны не очень радостные воспоминания, может, племяшка отшила бедолагу, а он до сих пор страдает, декламируя из Асадова: «А девушка была так близко, как жизнь и молодость она». Не без трепета нажал я на кнопку звонка на двери, врезанной в высокий забор. Дверь сама собой открылась, и я вошел в яблоневый сад, в глубине которого белел кирпичный одноэтажный дом. Мне навстречу вышел седоватый мужчина лет сорока пяти и сразу открыл объятья: