Сестра сна
Шрифт:
В эту пору Элиас с удивительным усердием стал почитать Деву Марию. Он начал собирать иконы Богоматери, четки и статуэтки, У него появилась одержимость коллекционера, и даже учеников в школе он просил приносить ненужные им предметы культового обихода. Все эти вещи он хранил в своей комнате как некое сокровище. Стены были сплошь покрыты образами, на спинках кровати, подобно связкам початков, висели бесчисленные гирлянды четок, а стол был уставлен фигурками из дерева и гипса. Покрытая красками и неокрашенная, с головой и без головы, скорбящая и радостная — Дева Мария была повсюду.
Входя в храм, он уже не преклонял колени перед Спасителем, а шел к алтарю
Эта душевная зависимость навела Петера на размышления, и он составил определенный план. Он один знал, какова сила любви Элиаса.
Ко времени описываемых событий друзьям уже исполнился двадцать один год. Жизнь Петера тоже была предрешена, он не рассчитывал, что когда-нибудь представится возможность скинуть лямку скучного крестьянского бытия. В тот день, когда ему стукнуло двадцать, Нульф отправился вместе с ним в Фельдберг к адвокату, чтобы передать во владение сыну дом, усадьбу, лес и прочие угодья. В Эшберге тогда всех удивило безграничное доверие Нульфа к сыну, ведь сыновья получали наследство только после смерти отцов. Но вскоре и Нульф вынужден был убедиться, что жестоко ошибся в Петере. Через две недели после вступления в силу договора о наследстве Петер переселил родителей в каморку, где вырос сам, а в горницу они могли входить отныне не иначе как с его разрешения. После этого промаха Нульф снова с набожным видом зачастил в церковь и оттого стал уж совсем посмешищем для всей деревни. Насколько явственно проступили в то время наклонности Петера, можно судить по его обращению со скотиной. Под тем предлогом, что хозяйствовать надо экономно, он ставил опыты на коровах, изучая, как долго они могут обходиться без воды. Одному из телят за чрезмерную резвость он отрубил хвост. Только что опоросившейся свинье выколол глаза после того, как она насмерть искусала двоих поросят. Когда он насытился примитивной жестокостью, ему пришло в голову прибегнуть к таким хитроумным способам, когда животина испытывает муки, не теряя доверия к своему хозяину. И если ему это удавалось, с разинутым ртом и сладострастием во взгляде смотрел он на обезумевшее животное.
Петер не был мужчиной. У него не росла борода, да и сам он не очень-то вырос, лицом рябоват, телом щупл. Волосы у него вились, и, конечно, неизгладимой метой была искалеченная рука. Его ореховые глаза можно было бы назвать красивыми, не сверкай в них отблески адского огня.
Трудно понять, почему наш Элиас водился с человеком, который мучил животных, словно мстя за скуку своей жизни. Разумеется, дурные наклонности Петера не были для него тайной. Он не раз умолял Петера образумиться, оставить животных в покое, тем более что Эльзбет сквозь слезы рассказывала ему о той или иной жестокой выходке брата. И все же чувства благодарности и дружеской верности брали в нем верх. Он никогда не забывал о том, как стоял когда-то Петер перед его окном и как не отступился от униженного. Эта верность делала его невольным соучастником злодеяний Петера. И он понимал это. Противодействовать он не мог, ибо слишком ценил самую большую в своей жизни дружбу.
Это случилось теплой ноябрьской ночью во время полнолуния. Была одна из тех ночей, когда лето восстает против потеснившей его осени и тревожит сердце человека, может быть, для того, чтобы он нашел еще одну тоскующую душу. Деревня уже заснула, гребни леса бросали гигантские тени на голубоватые от лунного света покатые луговины. Накануне вечером Петер с таинственным видом дал понять Элиасу, что тот непременно должен быть у Оленьей воды — озерка возле Петрифельса. Сам Петер уже будет там и покажет Элиасу такое, о чем тот всю жизнь мечтал. Он покажет ему любовь.
Разгоряченный такими посулами, Элиас без промедления отправился к назначенному месту. Там начиналась широкая прогалина с заболоченной почвой, вода доходила до щиколоток. В таких местах любит купаться красная дичь. Сделав несколько шагов, Элиас почувствовал запах табачного дыма. Это показалось ему странным. Потом он увидел прислонившегося к дереву Петера, который торопливо раскуривал трубку. Петер приветствовал друга чрезмерно возбужденным голосом, и Элиас сразу догадался, что в его голове опять созрел какой-то подлый замысел.
В это самое время в тот же путь отправилась одинокая женщина. Эта была одна из Лампартеров, прозываемая Бургой, про которую мы уже говорили, что она любила жизнь и людей, а потому ее сделали деревенской шлюхой. Пожар отнял у нее дом, и она вынуждена была пойти батрачкой к своему родичу Вальтеру на хутор Альтиг. Там она без памяти влюбилась в брата хозяина, долговязого хиляка, с детства страдавшего падучей. Об этом знала уже вся деревня, равно как и о том, что упомянутый мужчина при рубке леса имел несчастье лишиться тех парных органов, которые составляют мужское достоинство. К все-таки Бурга любила его. По воскресеньям в послеобеденный час, когда он смолил свою трубку, Бурга с удовольствием вдыхала табачный дым, тихо садилась у окна, смотрела на своего Готфрида и наслаждалась.
Бурга была цветущей ядреной бабенкой со свежим лицом и светлыми, заплетенными в толстые косы волосами. Михель-угольщик передал ей запечатанное письмо — Михель делал все, что сулило хоть какие-то деньги, — а на благородной белой бумаге было написано, что Готфрид ждет ее в полночь у Оленьей воды. Он якобы должен сообщить ей что-то очень важное. Бурга ни на мгновение не усомнилась в подлинности письма. «Чего уж там, — подумала она, — писано-то рукой Готфрида». Тонко задуман был план, по которому действовал Петер.
Спускаясь по залитым голубоватым светом склонам, полная радостных предчувствий, она то и дело останавливалась, доставала письмецо и покрывала его горячими поцелуями. Вот она почуяла табачный дым и вздрогнула всем телом.
— Готфрид? — выдохнула она, глядя на прогалину— Готфрид, ты здесь?
И хотя темноты Бурга не боялась — к ночным прогулкам попривыкла, — ей стало немного страшновато. Она стояла, вслушивалась и не могла уловить ни звука.
— Готфрид! — уже громче, подбадривая себя, заголосила она, — Это я! Твоя Бурга! Я тут! Выходи же!
И тогда в темноте раздался голос Готфрида:
— Встань на освещенное место, Бурга! Я хочу видеть тебя!
С сильно бьющимся сердцем Бурга вышла на просеку.
— Ой! Здесь сыро! — рассмеялась она, скрывая страх, — Давай поищем местечко получше! — И она начала озираться, пытаясь угадать, откуда звучал голос.
— Сейчас же выходы! — крикнула она, сердясь. — Я же знаю, что ты стоишь за елью!
— До чего же ты прекрасна! — снова донесся голос из тьмы, — Знаешь ли ты, что я мечтаю о тебе с того самого дня, когда ты переступила порог нашего дома?