Сестра
Шрифт:
У Волберта во взгляде было что-то, похожее на сочувствие, когда он медленно покачал головой. «Вы, должно быть, ошибаетесь, фрау Бонгартц. Возможно, вам это приснилось. У нас есть показания двух свидетелей, что ваш брат, около половины третьего уехал из дома и больше не возвращался».
«Черта с два у Вас есть», — возразила я. — «Кто такие эти ваши свидетели? Те двое, наверху? Если два человека единодушны и у них имеется хорошая причина утверждать одно и то же, то это еще далеко не является достоверным показанием. Осмотрели ли вы спальню Роберта так же основательно, как и его рабочий кабинет?
Волберт молчал. Его ученик исполнял, казалось, вообще только декоративную функцию.
«Кем бы ни был этот Биллер», — продолжала я, — «он не имеет ничего общего со смертью моего брата. Я не ошибаюсь, и мне ничего не приснилось. Ранним утром Роберт был еще раз в моем Ателье. И он был не один. Иза была с ним. Я слышала ее голос. Он не должен меня разбудить, сказала она».
«Вы предполагаете, что ваша невестка его убила?», — резюмировал Волберт.
О чем еще я говорила все это время? Я могла только кивнуть.
Волберт вздохнул. «Врач судебной медицины считает, что смерть наступила сразу после трех часов ночи, фрау Бонгартц. В это время ваша невестка находилась здесь».
«И кто это подтвердил?», — спросила я. — «Йонас Торховен?»
В этот раз кивнул Волберт. «И доктор Пиль», — сказал он.
Он собирался, по-видимому, сказать больше. Но я не могла его дальше слушать. Именно Пиль!
«Я хочу видеть место», — сказала я и встала.
Волберт захлопнул свою записную книжку и тоже поднялся. Он еще раз улыбнулся — дружелюбно, вежливо, надменно или равнодушно. «Выдержите вы это? Я имею в виду, чувствуете ли вы себя в состоянии…»
Он прервал фразу так же, как и улыбку и объяснил: «Ваша невестка сказала нам, что состояние ваших нервов оставляет желать лучшего. И после того, как вы вчера лишились чувств, я не хочу вас перенапрягать».
«Это было вчера», — сказала я. — «Сегодняшнее состояние моих нервов не должно вас тревожить».
«Хорошо», согласился он. «Я все равно собирался вас просить посмотреть на это место».
Юноша уже неуклюже шагал к двери. Я следовала за ним. И на этот раз я не бросила ни одного взгляда в зеркало.
Свой автомобиль они припарковали на въезде, около гаражей. Это был темный лимузин. Волберт прошел к водительскому месту. Зачем таскает он повсюду за собой этого малого, если не доверяет ему даже баранку по окрестностям крутить? Меня они посадили сзади.
Это мне не подходило. Со времени несчастного случая, я не могла сидеть на заднем сиденье. Но я не хотела просить, чтобы мне разрешили пересесть на место, рядом с водителем. Они бы потребовали объяснения, а это их, действительно, не касалось. Это и не имело никакого отношения к смерти Роберта. Я никогда его не винила, никогда не упрекала, что он разрушил мою жизнь. Так только Пиль всегда утверждал. А сейчас он дал алиби Изабель. Или все они были здесь заодно? Пиля ночью не было в доме, это я точно знала. О нем бы я помнила в любом случае.
Волберт, прежде чем отъехать, показал на мой гараж. На земле, прямо перед воротами, были масляные пятна, оставшиеся, наверное, еще со вторника.
«Ваша невестка сказала нам, что ваша машина неисправна», — подал голос Волберт. Это звучало наполовину вопросом, наполовину утверждением.
«Что вам еще сказала моя невестка?», — спросила я.
«Она старается нам помочь», — объяснил он холодно. И тогда он, наконец, отъехал. Он ехал быстро и молча. Его ученик тоже молчал. Впрочем, меня бы очень удивило, произнеси он хоть слово.
Когда мы достигли автострады, у меня начались проблемы. Я больше не могла сделать вдох. По пути было столько машин, а я сидела не на том месте. Я думала, что если я сяду позади этого отрока, то будет удобнее с Волбертом разговаривать и, при этом, я смогу наблюдать за выражением его лица. Но никто ничего не говорил, только рычали, проносясь мимо, эти чудовища на дороге и сжимали тисками мою грудную клетку.
Нам потребовалось почти полчаса до этой автостоянки. Когда машина остановилась, Волберт повернулся ко мне назад. Он заметил, что мне было нехорошо, и недолго поколебался. Потом сказал: «Ваш брат должен был добраться еще быстрее. Ночью, по всей вероятности, не такое большое движение. Мы предполагаем, ему потребовалось, самое большее, двадцать минут».
Какую роль это теперь играло? Двадцать, тридцать или двадцать пять минут и потом — смерть. Имеет тут пара минут значение?
Волберт вышел из автомобиля и прошел вперед. Его ученик держался рядом со мной. Место, на котором стояла машина Роберта, было расположено в самом конце стоянки — удалено, насколько это возможно, от кафе и прочих служб. Оно было обсажено несколькими кустами и огорожено черно-желтыми лентами, так же, как и парковочное место рядом.
Волберт снова улыбался, когда он протянул руку и показал на второе место. «Тут должна была стоять еще одна машина», — сказал он. Его улыбка, при этом, ничуть не изменилась. Мне казалось, что я задыхаюсь. На месте для парковки, на которое он указывал, было большое, пестро переливающееся пятно. Расплывшееся от дождей прошлой ночи и последних часов, машинное масло.
Пятая глава
У Изабель было алиби. Правда, при скрупулезном расследовании должно было выясниться, что оно ничего не стоило. А у меня не было ничего, кроме неисправного автомобиля.
Волбертовский ученик рассматривал поочередно масляное пятно и мое лицо, будто открывался ему, при этом, целый мир, полный чудес, будто каждую минуту могла истина из моих шрамов высветиться. Волберт тоже смотрел на меня с ожиданием.
В этот момент я чувствовала себя такой беспомощной. У меня не было ответа. Я могла только спросить: «Чего вы ждете? Я нахожусь впервые на этой стоянке».
Волберт не торопился — или не торопил меня. Проходила секунда за секундой, мне было поочередно то холодно, то жарко — я потела, дрожала и замерзала. Я чувствовала, как дергается мускул под правым глазом, и ничего не могла сделать, и еще я не могла отвести взгляд от этой пестро-переливающейся слизи на соседнем парковочном месте. Оно было мокрым и темным от дождя. И здесь умер Роберт — был просто застрелен.
В своем воображении я видела его стоящую машину, как это описывал Волберт. Открытое окно, все еще пристегнут ремнем безопасности. Волберт схватил меня за руку и стер, этим, картину.