Сестры
Шрифт:
– Я люблю тебя, Джейн. Я так сильно люблю тебя.
Обхватив его за шею рукой, она привлекла его к себе. Ближе, еще ближе, прижимая его к телу, о котором мечтала вся Америка, с отчаянным желанием спрятать его внутри себя, где он мог бы стать ею, а она – им. В этом единении, в этом слиянии был предел ее мечтаний, и все толчки, извивания и прикосновения танца любви были не чем иным, как попыткой достичь этой невозможной цели. Словно заключенный в кокон ее телом, он участливо двигался внутри ее, и, не веря узам рук, Джейн, словно изголодавшись, обхватила его и ногами. Призывно притягивая, обвиваясь вокруг и не желая отпускать от себя. Находясь глубоко внутри, он преисполнился благодарности за проявленную ею страсть, окрутившую его.
Она наклонилась, поцеловала его мокрые
– Да. Да, Роберт, – низко и чуть хрипловато произнес ее голос в преддверии возвращающегося урагана страсти.
Его тело ответило ей. Сначала робко, затем, отбрасывая нерешительность, оно обрело, казалось, растраченную силу и вновь решительно рванулось к цели.
Его губы нащупали отвердевшие от желания соски, призывно устремленные ему в лицо, и жадно, требовательно, припали к ним. Нежность вела бой с неукротимым желанием. Два тела сливались в одно, а затем вновь отдалялись в отчаянном желании равновесия, которым ни один не мог овладеть. Они пытались насытить один другого, утолить голод, который никогда не исчезнет, а теплый ветер нежно ласкал их своим прикосновением.
Теперь он заключил ее в объятия. Сильные взволнованные руки подсунулись под нее и, крепко впившись в сильные мускулы и нежную кожу ягодиц, мощно привлекли к себе, одновременно проталкиваясь в ее недра и погружаясь еще дальше в глубины восторга.
Джейн застонала от радостного ощущения и раздвинула ноги, приветствуя его проникновение. Он находился поверх нее – его руки сжимали ее груди, его живот был плотно прижат к ее животу, глаза сияли.
Лежа на спине, она закинула руки на голову, словно признавая его превосходство. Над нею, глубоко внутри, со всех сторон – повсюду тот мужчина, которого она любила, которого, как драгоценный дар, принимало ее тело. Он может делать с ней все что угодно, самозабвенно наслаждаться ею.
Он прочитал все это в ее глазах – требование быть напористым – и сделал первое движение, приглашая ее. Длинным и мощным движением он вошел в глубь нее, проник глубоко и яростно, ритм его движений возрастал, сотрясая все ее тело, доставая почти до самого сердца. Глубже и глубже, яростнее и мощнее он буравил ее, наблюдая на лице гримасу сладостной боли, появлявшуюся всякий раз, когда мощные толчки потрясали тело. На своих ягодицах он ощущал ее пальцы, которые призывно притягивали его, требуя продолжать; по мере того, как он все более страстно овладевал ею, у него на губах возникали странные чужие слова похоти и агрессивности, насмехавшиеся над любовью, переполнявшей сердце и сознание. Она кивнула, подбадривая его.
Все правильно. Делай это со мной. Мне нравится. Я люблю это так же, как люблю тебя. Погрузись в блаженство, растворить и затеряйся во мне.
Его пальцы безжалостно впились в отвердевшие, как камень, соски, а тело возобновило яростную атаку, пока не осталось ничего, кроме сумасшедшего ритма танца и бешеного стука сердца. Руки опять оказались под ней, ногти глубоко впились в плоть ягодиц, то же сделала она. Кровь и ссадины – отличительные знаки страстных поклонников любви.
Подобно звездам, которым уготовано столкнуться, они устремились навстречу друг другу, проносясь мимо планет, невольных свидетелей взаимопоглощения, которому предстояло свершиться. Перед этим он застыл в предвкушении волшебного момента, стараясь успокоить свои чувства, чтобы полнее ощутить высшее наслаждение, но теперь дьявольский союз требовал продолжения головокружительного полета вперед, в хаос таинственного.
Его губы раскрылись в широкой улыбке радости, он выкрикнул ее имя, она выкрикнула его; их дикие голоса слились воедино, приветствуя столкновение слов. Вдали, в бризе каньона, порожденном всезнающим ветром Санта-Аны, исторгнутый ими крик звучал как единая песнь.
Под столом, накрытым белоснежной скатертью, Роберт Фоли взял Джейн за руку. Обычно посетители благотворительных вечеров, страдающие обострением социальных амбиций, на интеллектуальном показателе
– Что тебе это напоминает? – прошептал он ей на ухо. – Пиршество барракуд? «Похитителей трупов»?
Джейн рассмеялась. Действительно, происходившее соответствовало эпитетам, данным Робертом. Лос-анджелесские «генеральши» демонстрировали силу, и зрелище было не из приятных. Сейчас они сидели за столами, выставляя напоказ семейные драгоценности, результаты пластических операций, проведенных доктором Фрэнком Крамером или доктором Джоном Вильямсом, или же очередных мужей. Между тем их глаза непрерывно контролировали ситуацию. Кто с ними? Кто против? Кто счастлив от пребывания в их тени, а кто откровенно уклоняется от подобной чести? В зале находилось примерно около сотни столов, по восемь– двенадцать человек за каждым; билет участника стоил двести пятьдесят долларов, так что этот бал, известный под названием «Глазной бал», должен был принести около двухсот тысяч долларов.
– Тут и думать нечего, что вся эта суета – показуха, до твоей клиники им и дела нет.
Джейн сжала под столом его руку и рассмеялась довольным смехом: она любила его, любила свою жизнь, любила всех и каждого в этом мире.
Теперь они были вместе. Прошлое, сковывавшее Роберта Фоли, больше его не держало. Возвращенный в мир, перерожденный пламенем любви, он спешил наверстать упущенное время. Днем Джейн снималась в «Ночах», а по ночам отдавала себя во власть его тела и диких проявлений любви. Новый образ жизни и страсть наложили отпечаток на весь ее облик, и теперь трепещущая, вырвавшаяся на свободу чувственность, создав убийственный союз с красотой, сводила с ума всю страну. Сериал оказался чудом. Цены на рекламу в сериале подскочили до семисот тысяч долларов за каждую тридцатисекундную вставку (на триста тысяч превысив ставку в программе Косби-шоу), принося Эй-би-эс лакомый кусочек – доход в восемь с половиной миллионов долларов и свыше четырех миллионов чистой прибыли. Успех был грандиозным, у всех любителей славы и денег, находившихся в зале, шеи крутились как резиновые, так стремились они разглядеть новую звезду, открытую Питом Ривкином.
– Трудно понять, почему эти толстосумы не могут просто сесть и выписать чек, не устраивая всей этой чертовой шумихи. – «Возмущение» Роберта Фоли было притворным.
Пит Ривкин подался в его сторону через стол.
– Характерно для тебя, абсолютно характерно. Никакой утонченности. Совершенно никакой терпимости к дерьму, к которому мы все так пристрастились. Неужели ты не понимаешь? То, что происходит, делается вовсе не для благотворительности. Благотворительность – лишь предлог для торжества. Понимаешь, величайшее благо благотворительного вечера в коллективной ответственности. Любая из этих мегадолларовых леди походя могла бы потратить жертвуемую сумму на себя. Но какой прок, если этого никто не заметит и не оценит? Или если свидетелями будут лишь несчастные страдальцы, лишенные будущего? А вдруг все будут насмехаться над качеством блюд, или над цветами, или над развлечениями?
Драматическим жестом он провел пальцем по горлу.
– Общественная смерть. Видишь ли, этот город совершенно не похож на города Восточного побережья, где социальная структура покоится на бетонном фундаменте. Если там Фиппси дает званый вечер в Палм-Бич или Ван Аленс в Ньюпорте, то они могут подать к столу хоть холодную кошку с капустой и танцем в придачу, тем не менее все гости в один голос заявят: «Как умно», «Как восхитительно». Но здесь социальная самоуверенность – вещь опасная. Здесь ты хороша лишь настолько, насколько хорош твой последний муж, а он хорош настолько, насколько хорош его последний фильм или телесериал. Несомненно, можно уменьшить риск катастрофы, если заполучить для обслуживания вечера мать Панки Брюстера, «Матушку Луну», Чейзенс или компанию «Канди Спеллинг», но если вы хотите играть наверняка, то лучше всего застраховаться или организовать благотворительный вечер.