Сестры
Шрифт:
Дом был оборудован компьютеризованной системой охранной сигнализации (с кодовыми словами «Звезда-90») с кнопками тревоги, расположенными в стратегических зонах, системой динамиков, управляемых с центрального пульта и позволяющих слушать музыку в любой комнате; тренировочным залом с батутом, зеркальными стенами, гидравлическими тренажерами, велоэргометрами с приборами, позволяющими контролировать работу сердечно-сосудистой системы. Рядом с бассейном располагалась баня с парилкой, сауной, массажной комнатой и мраморным массажным пьедесталом, множеством разнообразных душей. Бильярдная была отделена от съемочной комнаты, и информационная комната примыкала к библиотеке. Королевских размеров спальня могла бы решить жилищные проблемы дюжины семей среднего достатка, а туалеты были такого размера, что в обычных домах могли бы сгодиться для жилых комнат.
Джейн улыбнулась сама себе, когда, лежа на топчане, позволила счастью вырваться удовлетворенным вздохом из самых глубин ее души. То был вздох чистейшего удовлетворения – такого, какое она испытывала в противовес глубочайшей печали, самому сильному разочарованию. Нет сомнения, пережила она более чем достаточно, но к чему портить прекрасное мгновение воспоминаниями о пережитом. Она старалась полнее ощутить и запечатлеть в памяти всю гамму испытываемых ею чувств. Нельзя упускать дни, подобные этому.
В ноздри ударял благородный запах красного дерева, крепко запавший в душу с детства, с каникул, проведенных в Ибисе на юге Франции, который смешивался с сухими полуденными ароматами каньона. Джейн испытывала настоящее блаженство, от ощущений слишком божественных, чтобы выразить их словами, когда обжигающее солнце касалось ее тела, лаская обнаженные груди, о которых мечтала вся Америка, переливаясь на мелких капельках пота, выступавших на животе. Ястребы, лениво паря в вышине в легком бризе, высматривали добычу на дне и среди стен каньона, над головой белка подозрительно кралась по ветке акации, беспокойная синица наскакивала на нее с разных сторон. Защищала гнездо? Что ж, Джейн могла это понять. Наконец у нее тоже было гнездо, которое она будет защищать.
В пятидесяти футах от нее молодой человек из фирмы «Вилшир мейнтенэнс» чистил и без того безупречный бассейн. Стоит ли сказать ему, что она уронила в воду пластмассовый стакан? Нет, пусть это будет его испытанием на тщательность работы, найдет он его или нет. Как замечательно абсолютно ничего не делать, когда кто-то другой работает, если можно назвать работой чистку абсолютно чистого бассейна на тридцатипятиградусной жаре. Позднее появятся садовники и час или два будут перебирать листья, поливая кусты азалий и фикусы, до которых не достает двадцатичетырехточечная оросительная система «Радуга», оснащенная компьютером. Наверное, ей следует заставить себя пошевелиться, чтобы прикрыть наготу, но черт с ней. Ведь это же ее владения. Она здесь королева.
Сладко потянувшись, Джейн села и снова вздохнула от удовольствия. Бассейн был врезан в склон холма ниже дома, и перед ней открывалась панорама видневшегося вдали моря. Не торопясь, она подошла к перилам, ограждавшим семидесятифутовую террасу, и окинула взглядом каньон. Справа и сверху до нее доносился музыкальный шелест листьев деревьев. Их посадил сосед Дон Хенли со своими друзьями. Ниже раскинулось имение Анн-Маргарет, занимавшее восемьдесят акров девственной территории каньона, ниже холма расположился Египетский дом Шер, построенный на деньги, полученные от кабаре в Лас-Вегасе, который она делила с молодым Джоном Доненом, в настоящий момент выставленный на аукцион за четыре миллиона долларов. Где-то дальше – где именно, Джейн не могла представить – находился пользовавшийся дурной славой дом, принадлежавший сыну Дорис Дейс. Роман Полански снял его для своей беременной жены Шарон Тейт. И в один ужасный день их посетила «семья» Мензона.
Она закрыла глаза, ослепленная дикой красотой каньона. Джейн чувствовала себя так, словно родилась заново, выросла заново под солнцем Беверли-Хиллз. Боже, она любила это место, любила все вокруг, даже желто-оранжевую мглу, облизывавшую город, словно ребенок леденец. Дом Джейн располагался выше верхней границы смога, висевшего в нескольких сотнях футов ниже шоссе Малхолленд-драйв. Несмотря на это, в насыщенном озоном воздухе ощущалось его едкое присутствие, напоминающее о реальности, – необузданная красота каньона могла не только радовать глаз, но и причинять вред. Джейн нравилась и эта таящаяся в каньоне опасность. Она чувствовала ее в жгучем зное ветров, веющих из пустыни Санта-Ана, которые словно насмехались над ее душевным спокойствием. Ветра несли с собой мобилизующий силы привкус отдаленной угрозы, которая, казалось, пропитывала зеленые склоны
И однажды – день этот придет – земля разверзнется, и грянет величайшая катастрофа, о которой калифорнийцы не хотят и думать. Тогда дома провалятся под землю, газовые скважины взорвутся, автомагистрали превратятся в подлинный ад, от которого они и сейчас порой мало чем отличаются, в то время как пламя и клубы серного дыма опрокинут картины будущего в дымящиеся пучины Сан-Андреаса. Остальная часть Америки будет стучать зубами от страха и делать вид, что сочувствует, когда карающий меч Господень поразит Гоморру, которой всего было отпущено в изобилии. Но никто не будет скорбеть о Лос-Анджелесе. Об этом позаботится зависть.
Да, здесь обитали боль, страх, ненависть и утраченная невинность, но Джейн это нравилось. Здесь обитала боль, потому что имелось множество возможностей; обитало поражение, потому что были успехи и надежды на успех; жила ненависть, потому что существовало много любви. Здесь, в Калифорнии, царили движение и оптимизм, существование и становление в этом чудесном месте, где забота не считалась наивностью, слезы не были признаком слабости, желание изменить свое социальное положение, свой статус-кво, не расценивалось как подрывное. Порой было трудно представить, что родина, которую она оставила позади, находилась на той же планете.
Джейн двинулась обратно к топчану, кафельные плитки, нагретые солнцем, жгли ноги. Как здорово ничего не делать, когда ничего не нужно делать. Воскресенья были единственными выходными днями, и Пит Ривкин полагал, что их нужно использовать исключительно для восстановления подсевших за неделю батарей. Поэтому она улеглась ничком на топчан, в зовущую мягкость, и уткнулась носом в сладко пахнущие полотенца, прислушиваясь к мягким звукам группы «Генезиз», доносившимся из дома. Ленч был превосходным: жареная, с корочкой, меч-рыба, хрустящий зеленый салат под настоящей французской «шубой», а не под взбитой суспензией, выдаваемой в этой части мира за натуральный продукт. И две баночки пива «Корона». Все приготовленное поваром теперь взывало ко сну из глубин того живота, прикорнуть на котором мечтала бы Америка.
Ее душа была преисполнена мира и спокойствия, сходного с описанным Доном Хенли в «Орлиной песне». Не хватало лишь одного – мужчины, которого она любила.
При мысли о нем Джейн сладко потянулась. Роберт Фоли и его сильное тело. Серебряные нити в непокорных волосах. Невинные губы. Загадочное прошлое. Удары сердца учащались сообразно ритму ее мыслей, она выгнула поясницу, чтобы мягкая поверхность топчана коснулась места, жаждавшего прикосновения.
Джейн бросилась вниз без парашюта с высоты в миллион футов, и он был ее счастливым приземлением. Он спас ее от унижения, бедности, разрушения, явился начальным импульсом необыкновенного успеха. Однако чувства, которые она испытывала по отношению к нему, не имели со всем этим ничего общего. С самого первого момента, едва она очнулась в той старинной клинике посредине неизвестности, в ней зародилось электризующее ощущение, вспыхнувшее, когда его предполагаемо профессиональные пальцы прикоснулись к ней, пробудив сознание того, что она приближается к краю нового душевного состояния. Она боролась с этим состоянием, решив покончить с прежней Джейн, и хотя в какой-то степени ей это удалось, тем не менее новое чувство не исчезало. Ей некуда было идти, и он оставил ее в своем доме. В его симпатичном лице она улавливала напряженность и некую нерешительность, отсутствовавшую в момент, когда он предложил ей остаться у себя. В этом городе, где укоренился порок, сам ход развития событий давал основания подозревать его во всех смертных грехах, и ее новое, полное подозрений сознание рассматривало разнообразные варианты. Сердце ее уже уступило, но все оказалось совершенно иначе. Таинственная, сладкая развязка не наступала, и по мере того, как проходили дни, Джейн начала задавать себе вопрос: «А почему, черт подери, нет?» – и затем сама стала хотеть того, чего сперва опасалась.