Сев

Диккенс Чарльз

Сие философское рассуждение Слири излагал, уже провожая посетителей вниз по лестнице; и вскоре неподвижное око воплощенной мудрости - а также и подвижное - потеряло из виду в темноте улицы и обоих мужчин, и девочку, и ее корзинку.

ГЛАВА VII

Миссис Снарсит

Мистер Баундерби был холост, и потому хозяйством его, за известное ежегодное вознаграждение, ведала некая пожилая особа. Звали ее миссис Спарсит, и она, несомненно, служила украшением триумфальной колесницы, в коей мистер Баундерби, преисполненный чванного смирения, катил от успеха к успеху.

Дело в том, что миссис Спарсит не только знавала лучшие времена, но и принадлежала

к высшему кругу. Ее ныне здравствующая двоюродная тетушка именовалась леди Скэджерс. А покойный мистер Спарсит со стороны матери был "из Паулеров", как поныне выражалась его безутешная вдова. Случалось, что люди, плохо осведомленные и туго соображающие, не только не понимали, из каких-таких Паулеров, но даже явно не знали - то ли это торговая фирма, то ли политическая партия, то ли религиозная секта. Однако более просвещенные умы не нуждались в разъяснениях - им было известно древнее происхождение Паулеров, чья родословная столь далеко уходила в глубь веков, что не удивительно, если они порой сбивались с пути и следы их приводили на скачки, в игорный притон, к еврею-ростовщику или в Суд по делам несостоятельных должников.

Итак, покойный мистер Спарсит, родня Паулерам со стороны матери, женился на девице, приходившейся по отцу родней Скэджерсам. Леди Скэджерс (необыкновенно тучная старуха, весьма невоздержная по части говядины и обремененная своенравной ногой, вот уже четырнадцать лет упорно не желавшей слезть с постели) сосватала их, когда Спарсит едва достиг совершеннолетия, и примечательного в нем было только до крайности худосочное туловище, подпертое длинными тощими ногами и увенчанное головой столь малых размеров, что о ней и говорить не стоит. Ему досталось от дяди весьма приличное наследство, которое он прожил в кредит прежде, нежели получил его, и дважды промотал после того, как вступил во владение им. Поэтому, когда двадцати четырех лет от роду он скончался (место действия - Кале, причина - бренди), супруга его, с которой он разошелся вскоре после медового месяца, осталась в несколько стесненных обстоятельствах. Печальная вдовица - на пятнадцать годков старше покойника - вскоре насмерть рассорилась со своей единственной родственницей, леди Скэджерс; и отчасти в пику ее милости, отчасти ради хлеба насущного пошла в люди. И вот теперь, на склоне лет, миссис Спарсит, обладательница римского носа и густых черных бровей, некогда пленивших мистера Спарсита, заваривала чай для вкушавшего завтрак мистера Баундерби.

Будь Баундерби великим завоевателем, а миссис Спарсит пленной принцессой, выставленной напоказ во время его триумфального шествия, он не мог бы чваниться ею с большим азартом. Так же неустанно, как он хвастал своей безродностью, он превозносил ее родовитость. Рисуя в самых мрачных тонах свое собственное детство, он расцвечивал ярчайшими красками зарю ее юности и сплошь усыпал розами ее жизненный путь. "И что же, сэр, говаривал он, - чем все это кончилось? Вот она здесь, за сто фунтов в год (я плачу ей сто фунтов, и она вполне этим довольна), и ведет хозяйство Джосайи Баундерби из Кокстауна!"

Мало того - он столь упорно и рьяно хвалился этой своей удачей, что она получила широкую огласку, и находились люди, не упускавшие случая упомянуть о сем. В чванстве Баундерби была одна особенно зловредная черта: он не только славословил самого себя, он побуждал других петь ему хвалу. Он распространял вокруг себя заразу духовного клакерства. На банкетах в Кокстауне тот или иной заезжий гость, весьма скромный и сдержанный в любом другом месте, вдруг вскакивал и начинал неистово превозносить Баундерби. Послушать ораторов, - чего только Баундерби не олицетворял: и королевский герб, и британский флаг, и хартию вольностей[18], и Джона Булля[19], и хабеас корпус[20], и билль о правах[21], и "дом англичанина - его крепость", и "церковь и государство"[22] и "боже, храни королеву". И каждый раз (а без этого дело не обходилось ни разу) как красноречивый гость уснащал свой спич цитатой:

Презренно счастие вельможей и князей![23]

Их миг один творит и миг уничтожает,

присутствующие усматривали в этом намек на миссис Спарсит.

– Мистер Баундерби, - заметила миссис Спарсит, - вы нынче против обыкновения завтракаете без аппетита, сэр.

– Да вот, сударыня, - ответствовал он, - из головы нейдет причуда Тома Грэдграйнда.
– Фамильярное "Том" он произнес нарочито развязным тоном, словно хотел показать, что и за миллион не согласится назвать своего друга Томасом.
– Выдумал тоже - взять на воспитание эту циркачку.

– Девочка ждет и не знает, что ей делать, - сказала миссис Спарсит, идти ли прямо в школу, или сначала явиться в Каменный Приют.

– Пусть ждет, - отвечал Баундерби, - я и сам еще не знаю. Вероятно, Том Грэдграйнд скоро пожалует сюда. Ежели он захочет, чтобы она побыла здесь еще день-другой, она, разумеется, может остаться.

– Разумеется, мистер Баундерби, ежели таково ваше желание.

– Я сам вчера вечером предложил, чтобы она переночевала у нас. Может быть, он еще одумается и не станет сводить эту девчонку с Луизой.

– Вот оно что! Какой вы заботливый, мистер Баундерби!

Миссис Спарсит поднесла чашку ко рту, слегка раздув ноздри кориолановского носа[24] и сдвинув черные брови.

– Я лично убежден, что киске такое знакомство не сулит ничего хорошего.

– Вы имеете в виду мисс Грэдграйнд, мистер Баундерби?

– Да, сударыня, я имею в виду Луизу.

– Поскольку вы, без предварительных разъяснений, упомянули о "киске", - сказала миссис Спарсит, - а дело касается двух девочек, то я не знала, к какой из них относится это наименование.

– К Луизе, - повторил мистер Баундерби.
– К Луизе.

– Вы прямо как родной отец для Луизы, сэр.
– Миссис Спарсит отхлебнула чаю, и когда она, сдвинув брови, склонила лицо с классическим носом над дымящейся чашкой, казалось, что она колдовством вызывает богов преисподней.

– Ежели бы вы сказали, что я как родной отец для Тома, - не для моего друга Тома Грэдграйнда, конечно, а для брата Луизы, - это было бы верней. Я хочу взять его в свою контору. Будет у меня под крылышком.

– Вот как? А не слишком ли он молод, сэр?
– Когда миссис Спарсит, обращаясь к мистеру Баундерби, прибавляла словечко "сэр", то делала это лишь из вежливости, что скорее служило к вящей ее чести, нежели возвеличивало его.

– Так ведь я не сейчас возьму его. Сначала ему вобьют в голову всякие науки, - отвечал Баундерби.
– В них-то, уж будьте покойны, недостатка не будет! Вот подивился бы мальчишка, ежели бы знал, как мало учености вмешалось в моей башке, когда мне было столько лет, сколько ему сейчас. Кстати, но всей вероятности, Том отлично это знал, ибо далеко не в первый раз Баундерби делал такое заявление.
– Но просто поразительно, как трудно мне подчас разговаривать с кем-нибудь на равной ноге. Взять хотя бы к примеру мой нынешний разговор с вами о циркачах! Ну что вы можете о них знать? В ту пору, когда кувыркаться в уличной грязи на потеху публике было бы для меня сущим благодеянием, счастливым лотерейным билетом, вы сидели в Итальянской опере. Вы, сударыня, выходили из театра в белом шелковом платье, вся в драгоценных каменьях, блистая пышным великолепием, а мне не на что было купить пакли, чтобы посветить вам[25].