Севастополь
Шрифт:
— В котельной беда! — крикнул ему Жолудь.
Смоленский с красными от напряжения глазами держал одну руку на телеграфе, в другой руке была зажата телефонная трубка. Он кричал Ханаеву:
— Восстанови любой ценой! Дай мне ход на один час, на час, чорт возьми!
По тому, с какой страстью Смоленский произнес эти слова, как оглядел он палубу и маневрировавшие недалеко от «Буревестника» два других миноносца, Павлюков понял: если не восстановят ход, «Буревестник» погибнет. Потеряв ход, корабль превратится в неподвижную мишень и будет
Берков, закусив губы, красным флажком указывал зенитчикам на тени бомбардировщиков, мелькавших под солнцем. Вот один из них, резко отделившись от других, снова пошел в атаку. Он шел, окутанный пушистыми облачками разрывов, и казалось, вот-вот они его закроют, заслонят… Нет, он сделал резкий отворот и уже с другого борта, набрав высоту, снова кинулся в пике.
Теперь «юнкерсы» выходили в атаку только из-под солнца. Оглядев зенитчиков и подняв к солнцу красный флажок, Берков передал:
— Прямой наводкой по солнцу!
Зеленые шары вспыхивали и потухали на золотом солнечном диске…
Бой достиг небывалого напряжения. После каждого выстрела словно кто-то ударял по верхней палубе огромным молотом. По этому звуку, по содроганию корпуса корабля котельные машинисты безошибочно определяли работу зенитчиков, начало и конец каждой атаки.
— Отогнали! — до боли надрывая горло, кричал в ухо котельному машинисту Копрову Ханаев.
Копров, вытирая ветошью мокрое от пота лицо, кивнул. Стук повторялся сильнее, громче. Удары слились в нарастающий гул, как будто по верхней палубе от борта катились, наскакивая друг на друга, сорванные с крепления железные бочки.
И вдруг по котельному словно ветер прошел. Порыв его свалил с ног Ханаева. Ударившись о переборку, механик с трудом поднялся. Ханаеву показалось, что он и секунды не пролежал, но, наверно, он успел потерять сознание, потому что кто-то лил на него воду. У Ханаева кружилась голова, он мучительно силился открыть глаза и понять, что же случилось. В эту-то минуту он и услышал отчаянный голос Смоленского: "Восстанови любой ценой! Дай мне ход!"
Ханаев встал. Копров в тельняшке, залитой кровью, перекрывал то один, то другой клапан… Из шлангов била вода, котельная заполнялась паром.
"Доску, заглушки, — жестом показал Ханаев. — Асбестовый костюм!.." — Он сорвал с себя мокрый китель и схватил защитную одежду.
Копров отвел руку Ивана Кирилловича.
— Прочь! Я сам, сам… — крикнул старик. Голоса его никто не услышал.
Копров взглянул на старшину.
"Не пускать!" — жестом показал тот, кивнув на Ханаева.
"Я иду!" — похлопал себя по пруди Копров. Сплюнув кровь, бежавшую из рассеченной губы, он захватил пригоршню вазелина и, вымазав лицо, начал быстро заматывать голову марлей, оставляя только узкие щели для глаз. Надел асбестовый костюм и, схватив молоток и заглушки, с трудом протиснулся в нижний коллектор раскаленного котла.
Тело обдало нестерпимым жаром.
Копров вспомнил о «летучке» — электрической лампочке на переносном проводе.
— Дотяну… — хрипел он, подбадривая себя.
От струй воды, направленных на Копрова из шланга, вокруг него стояло плотное облако пара. Теряя сознание, он ползком протискивался вперед. Стучало в висках, как на верхней палубе во время боя. Не хватало воздуха, и губы инстинктивно присасывались к мокрой марле, а теплая струя крови запеклась во рту.
Он ничего не мог увидеть в пару и наощупь лихорадочно искал поврежденную трубку. Надо было отчетливо представить себе длинные ряды трубок, чтобы безошибочно нащупывать именно ту, которая не выдержала напряжения боя и сдала. Копров хотел открыть глаза, но веки сами сомкнулись, словно к белкам приложили раскаленное железо
Он все-таки нащупал поврежденную трубку.
Снаружи котла матросы услышали глухие удары молотка, забивавшего заглушку.
Копрова выволокли из котла без сознания. Лежа на палубе у топки, он открыл рот, вздохнул и, перевернувшись, на четвереньках пополз к Ханаеву.
— Отставить! — замахал руками Иван Кириллович. — Не надо! — И, наклонившись к Копрову, обнял и поцеловал его мокрую голову.
В первых числах июля наши войска получили приказ оставить Севастополь.
"Буревестнику", последнему из эскадренных миноносцев, удалось прорваться к севастопольским причалам. Немецкие батареи обнаружили корабль еще на подходе к рейду и открыли огонь. С аэродромов были подняты ночные бомбардировщики. Но «Буревестник» не отвечал. Прикрывая эсминец, севастопольские береговые батареи перенесли огонь на батареи гитлеровцев, а наши истребители охраняли корабль с воздуха.
Вместе со швартовыми экипаж подал на берег последние ящики со снарядами, консервами и мешки с сухарями. Скрипели блоки разогретых талей, по сходням на берег и обратно на борт корабля бегали матросы. Одна за другой к причалу подходили санитарные машины.
Раненых доставляли прямо из окопов. Боцман Сторожев и матросы помогали им подниматься на борт.
К пристани подошла еще одна грузовая машина. Из кабины выскочила санитарка в матросской форме, запыленная, с выбившимися из-под берета волосами. Наскоро отерев ладонью грязное лицо, она крикнула матросам:
— Принимайте раненых!
С восхищением посмотрев на девушку, Сторожев ответил охрипшим голосом:
— Сейчас, родная, сейчас!
— Быстрее! Некогда! — Девушка пробежала к трапу. Борт корабля закрывал от нее Сторожева. Встав на носки, она спросила: — Когда уходите?
— Через час. Успеешь?
— Успеем. Семеро осталось, доктор да я. — Девушка вскочила на подножку грузовика и, открыв дверцу кабины, крикнула шоферу: — Пошел!
Машина с места взяла крутой подъем и скрылась за поворотом бухты.