Севастополь
Шрифт:
— Погибшим кораблям?
— Вот именно, Погибшим кораблям. А ты названия этих кораблей помнишь?
— Не помню, — ответил Кутовой и тут же честно поправился: — и даже никогда не знал…
— И я не помню, — в свою очередь сознался Аклеев. — А каждый раз, бывало, как гляну на этот памятник, так даже сердце холодело от волнения. И вот я думаю: кончится война и поставят в Севастополе другой памятник, и на нем будет золотыми буквами написано: "Погибшим черноморцам". И если нам с тобой и Вернивечером судьба погибнуть, так будет, я думаю, в этом памятнике
— Ну, и я не гордый, — примирительно сказал Кутовой.
— А все-таки здорово мы этот катер угробили! — донесся из каюты слабый голос Вернивечера. — Аж теперь приятно вспомнить.
Он слышал весь разговор Аклеева с Кутовым, хотел было поначалу сказать, что и он не гордый, но не сказал, потому что не хотел врать.
Истощенных краснофлотцев покидали последние силы. Кутовой даже как-то сказал:
— Раньше мы вахту стояли, теперь мы вахту сидим, а завтра, верно, лежать ее будем.
— А что? — отозвался Аклеев. — В крайнем случае, можно и лежа. Главное, чтобы внимательно.
— Ну, пока мы еще вполне можем сидеть, — добавил Кутовой, бодрясь, но Аклеев его уже не слышал. Он спал.
Этот краткий и не очень обнадеживающий разговор произошел часов в семь вечера. А в девятом часу Кутовой услышал отдаленный грохот орудий и еле различимый стрекот пулеметов.
Сначала Кутовой решил, что это ему мерещится. За последние несколько суток уже не раз чудились выстрелы, звуки сирены, даже отдаленный звон рынды, на которой отбивают склянки. И каждый раз он убеждался, что это только плод его воображения.
Но грохот становился все громче и ближе, и когда, наконец, Кутовой убедился, что слух его не обманывает и что нужно поскорей будить Аклеева, тот сам проснулся.
— Стреляют? — взволнованно прошептал он.
— Ага! — ответил, дрожа всем телом, Кутовой. — Сражение!..
Они впились глазами в западную часть горизонта, откуда долетал нараставший гул боя. Гром орудий и треск частых пулеметных очередей перемежались редким уханьем тяжелых разрывов.
— Бомбы, — объяснял каждый раз Аклеев, хотя Кутовой совершенно не нуждался в объяснениях. — Наш корабль бомбят.
— Неужто потопят? — сказал Кутовой.
— Не должны. Не потопят!.. Опять бомба! Чтоб этих эсэсов!..
Минут через двадцать стрельба прекратилась, и на огненной стене заката, почти над самой полоской горизонта, показались и сразу растаяли, скрывшись в северном направлении, три еле заметные точки.
— Улетели, гады!.. — сказал Аклеев.
— Неужто потопили? — взволнованно спросил Кутовой.
— Был бы взрыв… — сказал Аклеев.
Но взрыва ни он, ни Кутовой не слышали. Они продолжали смотреть в ту сторону, где только что закончился бой, и на охваченном закатным заревом небосклоне вскоре заметили черный, точно залитый тушью, точеный силуэтик военного корабля.
— Тральщик! — возбужденно воскликнул Аклеев. — Ей-богу,
Он плюхнулся на палубу и стал бить вверх из «максима». Кутовой присоединился к нему со своим ручным пулеметом. В четыре приема кончилась лента «максима», несколько раз сменил диск Кутовой, палубу завалило сотнями стреляных гильз. Не могло быть, чтобы в наступившей после боя вечерней тишине на корабле не услышали эту яростную пулеметную стрельбу. И все же, сколько ни прислушивались потом наши друзья, они не услышали ничего, что могло быть похоже на ответные выстрелы, на какой бы то ни было признак того, что на тральщике обратили внимание на сигналы терпящего бедствие лимузина.
И Аклеев и Кутовой понимали, что этот тральщик — их последний шанс на спасение, что и он-то появился здесь случайно, и нечего ожидать, чтобы в этом отдаленном секторе моря в ближайшие дни появился другой корабль. А если даже, паче чаяния, и появится, то все равно будет уже поздно — они чувствовали, что силы у них на исходе и вряд ли они смогут еще долго нести вахту, даже лежа. Оба понимали, что это конец, но ни тот, ни другой не хотели и не могли вслух высказать этот тягостный вывод.
Догорел закат, черным пологом закрыла его густая ночная мгла, и в ней потонул, словно растворился, силуэт тральщика.
Быстроходный тральщик «Параван» возвращался с выполнения боевого задания. Время близилось к вечеру, когда высоко над «Параваном» еле слышно прогудел одинокий немецкий самолет. На корабле приготовились к отражению воздушной атаки, но самолет и не думал нападать. Покружив минут десять, для того, очевидно, чтобы выяснить курс, которым идет тральщик, самолет, так ничего и не предприняв, улетел на север. Это был разведчик. Примерно через час надо было ожидать бомбардировщиков.
Командир корабля капитан-лейтенант Суховей принял решение: уйти мористей, значительно западней того курса, которым он до этого следовал. Правая машина вышла у него из строя еще накануне, когда он выдержал двухчасовой бой с пятнадцатью пикировщиками. Немцы ушли тогда, израсходовав весь боезапас и оставив в синих черноморских водах два своих самолета.
С одной левой машиной капитан-лейтенант Суховей не хотел вступать в новый бой и приказал поэтому изменить курс. Но немцы, предусмотрев возможность такого решения советского командира, выслали ему вдогонку два звена пикировщиков. Одно из них должно было искать тральщик восточнее курса, которым он шел в момент обнаружения, второе — западнее.
Ровно через час одиннадцать минут после того, как скрылся разведчик, загремели пушки и пулеметы «Паравана» и засвистела первая фашистская бомба.
На этот раз немцы торопились: пока они разыскивали тральщик, наступило уже время заката. Встреченные огнем всех пушек и пулеметов «Паравана», они, благоразумно решили не особенно задерживаться: сбросили в несколько приемов свои бомбы, раза по три каждый из них обстрелял напоследок корабль из пушек и пулеметов и улетели докладывать о выполнении задания.