Север помнит
Шрифт:
Но все-таки ему было больно. Иногда боль была тупая и вполне терпимая, а иногда она то накатывала, то уходила, словно морская волна. Давос не ожидал, что в загробном мире, когда все грехи прощены и все страдания окончены, он по-прежнему будет чувствовать боль. Может быть, он прожил столь дурную жизнь, что попал туда, где нет ничего, кроме боли, но ему хотелось верить, что Матерь будет к нему милосердна. Если ему больно, значит, он еще жив и его долг еще не исполнен. Он жив, и есть надежда на отмщение.
Давос никогда не верил в месть. Жизнь контрабандиста слишком коротка и переменчива, чтобы таить злобу или сжигать за собой мосты. К тому же
Если бы речь шла о том, чтобы потерять палец, Давос бы это стерпел. В конце концов, в этом для него не было ничего нового – только Станнис использовал мясницкий тесак, чтобы отрубить чисто и ровно, а Рамси орудовал свежевальным ножом, чтобы причинить как можно больше мучений. И даже если бы речь шла о двух пальцах – это еще ничего. Но Рамси заявил, что обе руки должны быть одинаковыми, и отрубил ему все пальцы – и даже большие. Давос научился неплохо управляться беспалой рукой, но теперь он просто увенчанный славой калека. Больше ему никогда не поднять парус, не взять в руки меч. Даже поесть и одеться без пальцев нельзя. Он не сможет удержать нож, чтобы воткнуть его в глаз Бастарду.
Сперва Давос наивно думал, что ему удастся заключить сделку со своим мучителем. Предложить ему что-нибудь, воззвать к лучшим чувствам. Но когда Рамси привел его в Дредфорт, приставив к спине пылающий меч, - настоящий Светозарный (как же он попал в руки к этому чудовищу, как?), Давос быстро понял, что у Болтонского Бастарда нет и никогда не было лучших чувств. Рамси весело сообщил Давосу, что знает, кто он такой, что Станнис до смерти надоел ему постоянными атаками на Винтерфелл, и что он, Рамси, считает вполне справедливым отыграться за причиненное беспокойство на бренном теле Давоса. Теперь он точно знает, что боги на его стороне. Ведь они сохранили ему жизнь, помогли вернуться домой и к тому же привели к нему в руки и Светозарный, и лукового рыцаря.
Если это правда, подумал Давос, эти боги не стоят того, чтобы им поклоняться. Но он не верил в это, просто не мог поверить. Иначе хорошим людям нет смысла бороться со злом – будь то жуткая нечисть вроде Иных и упырей или злобный безумец Рамси Болтон с его чисто человеческим желанием причинять боль и страдания. Только мысль об этом, а еще воспоминание о Марии и младших сыновьях помогли Давосу вынести последующие пытки.
Давос не ожидал спасения. Он был уверен, что умрет здесь, в подземелье, и изо всех сил старался смириться с этим. Конечно, он не желал такого конца, но за всю свою жизнь ему много раз удавалось чудесным образом избежать смерти. Вряд ли он может требовать большего.
Но вдруг он услышал гул боевых рогов.
Дальше все происходило словно во сне. Рамси вытащил его наверх, на стену, и он увидел внизу войска Баратеона - костры, тени, боевые песни, факелы, барабаны, волынки и своего короля. Станнис приказал Рамси сдаться, а не то его ждет немедленная смерть. Давос решил, что теперь можно и умереть, зная, что Станнис жив и продолжает сражаться. Поэтому он умолял короля не отказываться от своей цели и не идти на сделку с Бастардом ради его шкуры. Он сказал Станнису, что не боится смерти.
А потом заговорил Перевертыш, Теон Грейджой. Рамси предложил обменять Давоса на него, но Станнис отказался. Давос понимал,
Рамси в буквальном смысле исполнил свою часть сделки, столкнув Давоса с крепостной стены Дредфорта. Давос смутно помнил, как упал в снег. Потом какие-то темные фигуры подобрали его и положили на некое подобие саней, заваленных шкурами, рядом с еще одним неподвижным телом. Ему перевязали раны, и кто-то попытался влить ему в горло какое-то питье, горячее и гадкое на вкус, но Давос поперхнулся и его стошнило. После этого он провалился в небытие.
Там он и остался, на границе между жизнью и смертью. Можно отправиться и туда, и туда. Рано или поздно, все умирают, а раз так, зачем тратить время. У Давоса на той стороне много друзей и четыре сына. Они будут ему рады, они приведут его домой.
Но на этой стороне остаются Станнис, Мария и двое младших. И Рамси. Сломленный, израненный, старый, измученный и больной, все же Давос Сиворт не хотел встречаться с Отцом небесным, не отплатив проклятому Бастарду.
Голоса стали громче. Давосу казалось, будто он поднимается сквозь мягкий серый туман, прорезанный красным. Точно, я жив. Бесполезные руки дергало от боли. Голова раскалывалась. Может быть, зря он так быстро отринул смерть. По крайней мере, там темнее, проще, и ничто не беспокоит. Пусть боги или Станнис разбираются с Рамси.
Поздно. Он сделал свой выбор.
Давос со стоном открыл глаза. Его лихорадило, но он все еще дышал, сердце билось.
Сперва он ничего не видел. Вокруг было черным-черно, и Давосу в ужасе подумалось, что он ко всему прочему еще и ослеп. Он невольно поднес руку к лицу, но свежие обрубки пронзила такая боль, что Давосу стало дурно, и он, охнув, уронил руку. Когда огненные пятна перед глазами исчезли, он постепенно различил темные очертания людей и шатров. Из беззвездного неба сеялся снег. Где-то неподалеку горели факелы, слышался шум барабанов и звон стали. Значит, они все еще в Дредфорте. Точно ли?
Давос застонал. Тут же к нему подошел закутанный в меха невысокий человек и поднес к его губам флягу. На этот раз он проглотил обжигающее горькое пойло; желудок сжался, но Давос подавил позыв рвоты. Казалось, прошла целая вечность, прежде чем ему удалось заставить губы шевелиться, но наконец он кое-как произнес:
– Что?..
– Тихо, тихо. – Голос был ворчливый, но не злобный, и когда к Давосу снова вернулось зрение, он понял, что перед ним одичалый, седобородый и засыпанный снегом, с руками толщиной со стволы деревьев и отмороженным кончиком носа. – Бастард, небось, не пряниками тебя кормил? Хар!
– Нет, - с трудом выговорил Давос. – Спасибо… не знаю вашего…
– Тормунд Громовой Кулак, - гордо представился старик-одичалый. – Не спрашивай меня, чего я забыл в передовом отряде долбаного Станниса Баратеона. Я и сам не знаю. Но раз лорда Сноу и Манса убили, да и моего сына Торегга тоже, я решил, что не успокоюсь, пока не насажу голову Бастарда на пику и не съем его черное сердце на ужин. В одиночку мне не справиться, так что я пришел сюда. Лежи тихо, друг. Лежи тихо.
Давос весьма неблагоразумно попытался сесть и тут же тяжело откинулся назад. К горлу подкатила тошнота. Он пытался вздохнуть, но каждый глоток морозного воздуха терзал легкие. Только что мне было тепло. Больше всего он сожалел об этом.