Север Северище
Шрифт:
Николай Васильевич Соловьев родился в бедной крестьянской семье в Поволжье. С ранних лет где только ни трудился, начиная с села, служил в Красной Армии. Затем заочные рабфак, комвуз в Ленинграде, женитьба на сельской учительнице, у семьи росли две дочери. Соловьеву довелось быть увлеченным активистом комсомола, затем – на партийной работе. Молодой, инициативный, чудесный организатор, он с 1938 года – председатель Леноблисполкома, дважды его избирали депутатом Верховного Совета СССР, делегатом ХУ111 съезда ВКП ( б ). В годы Великой Отечественной войны оборонял Ленинград, участвовал в разгроме гитлеровских фашистов под ним, являлся членом Военных Советов Красногвардейского укрепрайона, 42-й армии, сражавшейся на подступах к городу на Неве, и Ленинградского фронта. Отвечал за Ладожскую трассу и переправу через Ладогу, строительство нефтепровода по дну этой реки под артобстрелами и бомбежками.
В осажденном Ленинграде находился все дни блокады. Был награжден двумя орденами Ленина, двумя орденами Красного Знамени, орденом Кутузова второй степени, Отечественной войны первой степени. В июле 1946 года Н. В.
Мне довелось прочитать и законспектировать некоторые воспоминания ( машинописный вариант ) Геннадия Николаевича Куприянова, оставшегося в живых свидетеля мрачных 1949-1953 годов, ярко рисующего характерные черты итстребительной провокации грандиозного масштаба против самого многочисленного племени страны. Кроме того, я слушал его рассказы об унизительном тяжелейшем уголовном преследовании в записи на магнитофонной ленте, которую мне однажды предоставили всего на ночь, но я все же с голоса зафиксировал какие-то события и факты. Куприянов на два года старше моих отца и матери. Его дотюремная биография, как у них, у Кузнецова А. А., Соловьева Н. В., практически у всех главных пострадавших по «лениградскому делу», - стремительный взлет из глубин народной жизни к руководящим вершинам. Начав трудовой путь преподавателем обществоведения в Солигаличе, он с июня 1938 года - первый секретарь Карельского ОК ВКП ( б ) ( после образования Карело-Финской ССР – ЦК Компартии республики ). Накануне войны – кандидат в члены ЦК ВКП ( б ), депутат Верховного Совета СССР.
В годы Великой Отечественной Геннадий Николаевич Куприянов, генерал-майор, являлся членом Военного совета 7-й армии, затем – Карельского фронта. Автор известных книг «От Баренцева моря до Ладоги» и «За линией Карельского фронта». Его арестовали по «ленинградскому делу» в марте пятидесятого, а в июле пятьдесят седьмого с заслуженного человека сняли надуманные обвинения и реабилитировали. Ветеран войны и труда,слава Богу, сегодня жив-здоров. Продли, Создатель, его дни!
Кажется, от сотворения мира не было ни у кого таких недугов тела, наболевшей души, свинцовых воспоминаний, как у него. Можно совсем опешить от его слов: «Сколько раз бывал в этом карцере и знал многих мастеров заплечных дел Лефортовской тюрьмы, специалистов по вышибанию зубов и ломке ребер, следователей Мотовкина, Дворного, Герасимова… Дежурный тюрьмы, майор, которому дал кличку Алешка Костолом, был свиреп и невежествен… В октябре-декабре 1950 года я сидел в камере смертников. Особое совещание заочно приговорило меня к смертной казни. Я знал это! И ждал, когда меня поведут на расстрел. Огромная безысходная тоска давила меня в течение нескольких месяцев пребывания здесь, тупая ноющая боль в сердце и тревожные до головокружения мысли. Очень часто в те ночи ко мне врывался Алешка Костолом с группой лейтенантов, старшин и сержантов. Он подбегал к койке и срывал одеяло: «Дрыхнешь, вражина проклятая!» Если я садился на койку, он давал мне зуботычину, пускал в мой адрес тираду отборных ругательств. Первая мысль – они пришли за тем, чтобы вести меня на расстрел. Но вот они уходили, и я осознавал: значит, меня сегодня не будут расстреливать, значит, я еще какое-то время буду жить. Как тогда мне хотелось жить! Наверно, жизнь никогда не бывает так дорога, как в те дни, часы и минуты, когда ее у тебя хотят отнять.
Наступало утро. Снова хожу по камере. А шум, искусственно создаваемый тюремщиками, никогда не умолкает. Или прямо в окно несется гул какого-то очень мощного мотора, или это лязг железа о железо у самых дверей камеры.
Через каждые одну-две минуты надзиратель смотрит в «глазок» и обязательно ударяет большим ключом о железную дверь камеры ( делают это они и днем, и ночью ). Весь этот дикий шум ( с применением техники и звукозаписи ) специально создается для того, чтобы действовать на психику заключенных и доводить их до нервного потрясения. Это одна из «невинных» пыток, которую применяли лефортовские тюремщики ко всем заключенным сразу, так сказать, пытка общего характера. А были еще индивидуальные, назначавшиееся следователем и начальником тюрьмы.
Я перенес до этого много разных пыток в кабинете у следователя, и в карцере, и в особой камере, где имелись все орудия пыток, от средневековых клещей до современных электроприборов. Так что шум был для меня «невинной шуткой» господ тюремщиков. Когда этот шум становился особенно громким и интенсивным, я обычно вспоминал «бараний рог» – пытку, которую ко мне применяли в ходе следствия довольно часто. Меня сгибали в полукруг, прикручивая веревками пятки к затылку. Туда же назад прикручивали руки, и получался «бараний рог». Я лежал на животе, а свора надзирателей и следователей пинали меня ногами то в голову, то в ноги, и я качался на животе то в одну, то в другую сторону, как пресс-папье. После этого страшно болели руки. Правая рука шесть месяцев не действовала совсем, я не мог ею ни писать, ни держать ложку. Учился расписываться левой рукой и ложку держал тоже левой. ( Болит эта рука и сейчас, она очень быстро устает, даже когда пишу ).
У меня уже не было тогда половины зубов, их выбили еще в апреле 1950 года.
Следователи, изрядно подвыпившие, играли мною в мяч, практикуясь давать удар одновременно и рукой, и ногой. Когда я вспоминал карцер и эти пытки, а также многие ночи без сна, то даже адский шум казался игрушкой.
И сейчас, когда при мне кто-либо произносит слова «согнуть в бараний рог», я представляю это не только в переносном, но и в самом прямом смысле…»
Однажды в камеру смертника Г. Н. Куприянова вбежал около двух часов ночи Алешка Костолом с десятком тюремных офицеров и надзирателей. Эти мерзавцы подло, цинично, скрывая зверское намерение за словами о необходимости хорошего отношения друг к другу, начали провоцировать заключенного на драку и «тем дать повод для убийства» его. Геннадий Николаевич «ясно и отчетливо, до мельчайших деталей» запомнил свое тогдашнее состояние: «И тут я понял, чего от меня хотят! Понял и ужаснулся! И, наверное, именно в этот момент у меня поседели волосы! Мне до сих пор кажется, что я даже чувствовал, как они седеют». Ужаснли его, как поведал далее, не страх смерти, к мысли о которой он уже привык, и не страх боли, которую тогда изверги могли причинить, а гнуность и низость ночных гостей-негодяев.
Я вижу обезумевшие глаза подонков, представляю их злобную радость от предвкушения того, что садистская расправа над чистым измученным человеком близка, за это будет хвалить очень довольное начальство, и вновь задаюсь вопросами: откуда берется информационное небытие родного народа? кто, говоря не всю правду о величайшей трагедии, полушепотом, отрывочно, фактически замалчивая ее, покрывает извергов? почему об общественной селекции наоборот, сравнимой с диверсионной работой вражеских лазутчиков, можно лишь догадываться, а не говорить определенно и во весь голос? не хотят явленное зло изживать или боятся разгневать его творцов, их последователей? если так, то что тогда ждет нас впереди: лишь безрадостные труды на благо поработителей, скорби, нужды, заботы? или, как при большевиках в 1921 и 1933 годах, скоро опять есть будет нечего?
………………………………………………………………………….
Бесчувственные твари не пощадили жизни своих нерядовых товарищей по партии. Чем эти коммунисты были худы, что им не дали долгого веку, что они не своей смертью померли, ужасно кончили жизнь свою? Так бесноваться из чего-то же было? Цековские начальники и понаехавшие на места «заразы» соколики, люди чужие в тех краях, врали с пеной у рта. Каковы мотивы лганья? Потеряли рассудок? Думали одно, говорили другое? Знали истинную правду, только не сказывали? От них никакой заступы не было. С полупрезрительной миной командовали, наказывали как хотели, вгоняли в гроб; психологически надламывая, ссорили и разводили людей, чего не ожидал никто. Все чванство Маленкова в политбюрошной должности? Кажется неправдоподобным то, что происходило. Становишься в тупик, знакомясь с фактами антирусской вакханалии и смехотворными официально названными причинами ее.
Логическую непротиворечивость вызывает лишь одна версия; к послевоеным злодействам постоянно возвращаясь, я укрепился в ней окончательно. Замахнулись на исконную Родину великого народа, к тому же только что одержавшего одну из самых знаменитых побед в истории человечества. Усатый, использовав русский народ как главную составляющую в борьбе по отстаиванию историчской России, предательски забирал ее у исконного хозяина. Древняя Россия-Русь вновь, как после госпереворота 1917 года, становилась собственностью «тех же жуликов, тех же воров», «законом революции всех взявщих в плен», по своевременному и всеобъемлющему определению Сергея Есенина. Риторика Джугашвили о непобедимом русском патриотизме и величии – маскировка до срока прихода догматиков-интернационалистов новейшего времени к мировому господству под его руководством, в чем состоял гипертрофированный комплекс власти этого двуногого. Назначение врагами победителей, на первый взгляд, да, это нереальность. Реально Джугашвили действовал в отношении нашего племени очевидно по-другому. Потому и не можем мы, добросердечные, понять мерзких убийц и насильников, направлявшихся им. Не пора ли, кровные мои, перестать быть наивными, а наоборот, постигнуть глубину проклятых клановиков, за бесчеловечность которых не можем не нести ответственности?