Северная река
Шрифт:
– Конечно. Мой свояк Джимми Спиллейн. Прислать его к тебе?
– Когда он будет свободен, Ноко, – сказал доктор. – Мне нужна смета.
– Сделано.
Ноко вытащил ручку и блокнот и записал, чтобы не забыть. Точно так же делал Большой Джим, когда совершал свои собственные «обходы» на манер больничных. Затем Ноко пристально посмотрел на Делани.
– Ты в порядке? – спросил он.
Делани улыбнулся. «Лучше, чем сам мог себе представить».
– Эта Роза Верга та ещё штучка, а? Тощая как рельса, но, если что, скрутит и грузчика. Реальная шпана.
«Шпана» в лексиконе Ноко Кармоди было высшей похвалой. Ноко глянул на свои часы.
– Скоро увидимся, – сказал Делани, приняв услышанное к сведению. – Возможно, у Анджелы. Мальчик любит багетти.
– Он
Ноко улыбнулся, похлопал Делани по плечу и отправился в салун под названием «Изумрудный остров», демонстрируя ту же походку, которой ходил Большой Джим, старомодную вестсайдскую походочку: сначала весь вес тела на одну ногу, затем вторая подтягивается волоком.
Делани слез с эстакадной дороги на Двадцать третьей улице, торопливо сбежал по расшатанным ступеням, держа купленное для Карлито под мышкой здоровой руки. Он шёл на север. Перед особняком Эдди Корсо стояла карета скорой, несколько копов сидели в зелёно-белой патрульной машине, а молодой филёр в униформе – серая шляпа и длинное синее пальто – облокотился на чугунный забор. Открылась калитка под навесом, и наружу вылез Бутси. Он мотнул головой Делани. Это означало «следуй за мной».
– Как он? – спросил Делани.
– Я же не доктор, – ответил Бутси. – Вы тут доктор. – Он покачал головой. – На мой взгляд, он в порядке. Не совсем, конечно, но в порядке.
Бутси первым поднялся по лестнице и прошёл в спальню. Эдди Корсо лежал на кровати. Он стал бледнее, стройнее и чуть старше. Увидев Делани, улыбнулся.
– Эй, – сказал он, помахав Бутси, чтобы тот вышел. – Ты всё-таки пришёл. – Он сел. – Что в кульке? Канноли?
– Игрушки для малыша.
– А для меня ничего нет?
– Ты в этом сезоне выбыл. Мне надо тебя осмотреть, Эдди.
– У меня всё супер. Этот пацан, которого ты мне подогнал, доктор Джейк, отлично поработал.
– Дай я посмотрю.
Эдди со вздохом расстегнул сорочку и с помощью Делани сбросил её с плеч.
«Подозреваю, что ты собрался уехать, – сказал Делани, медленно поднимая повязку, чтобы посмотреть на рану. – Думаю, что полицейская машина будет сопровождать тебя как минимум до тоннеля Холланда». Корсо кивал, улыбался и ничего не отвечал. Делани сказал:
– Посмотрим-ка… – Эдди Корсо был прав: разрез чист, а шов удалён. Заживает хорошо. Циммерман сделал тонкую работу. Делани начал обрабатывать тампоном клейкий слой пластырей.
– Да, я еду. Может, во Флориду. Надо подзагореть.
– У тебя есть медсестра в этой карете? Повязки-то надо менять дважды в день.
– Да, она внизу, в кухне. Я украл её из больницы святого Винсента на шесть месяцев.
– Ты потащишь монахиню во Флориду?
– Она не монахиня. Ты думаешь, я сбрендил? Её зовут Стелла.
– Хочешь, чтобы я поговорил со Стеллой, прежде чем вы уедете?
– Мы позвоним с дороги, если понадобится совет, – он улыбнулся. – Возможно, она монахиня в гражданском платье. У неё круто получаются «Богородице дево, радуйся» и «Отче наш».
– Возможно, она спасёт твою душу, Эдди.
– Думаю, что уже поздно, – сказал он и засмеялся. Потом подмигнул. – Иисусе, не смеши меня, мать твою.
Пауза. Делани взял Эдди Корсо за руку.
– Я хотел тебя поблагодарить за… ну, ты знаешь…
– Заткнись ты, тупое ирландское отродье. Просто потрать на мальчика. И если тебе нужно что-нибудь ещё, ну, там, убить кого-нибудь, например, просто позвони. Я буду у бассейна.
Делани поехал обратно в Даунтаун на надземке, озираясь на поредевшую толпу пассажиров. Иногда в поездах он чувствовал себя как в реанимационном отделении. Слишком много людей, чтобы знать каждого. У каждого – история, которую он никогда не услышит, а ему довелось услышать историй печали побольше, чем большинству обычных людей. Он видел их в настоящем, но у каждого из них было и прошлое. Лучше всего закрыться, остановить воображение, обращаться с другими человеческими существами так,
С того момента как он впервые её увидел, он знал, что у Молли было своё прошлое. У неё случился выкидыш на причале Норт-Ривер, но ведь кто-то помог поместить плод в её опорожнённую матку. Кто-то из её совсем недавнего прошлого. Он знал это с самого начала, но никогда её об этом не расспрашивал. Ни в больнице святого Винсента, когда он пытался убедить её продолжать жить – мягкими словами, осторожно прикасаясь к её запястьям. Ни потом. Монахини тоже об этом не спрашивали. Они видели слишком много людей, прошедших через эти палаты, чтобы пытаться судить кого-либо из них. Делани – точно так же. Он ни разу не задал ей вопроса о её прошлом, когда она вышла из больницы, всё ещё в печали и каком-то притушенном гневе. Он не спросил и тогда, когда увидел её на Гринвич-стрит семь месяцев спустя, уже здоровую, работающую продавцом в «Уанамейкерс» и живущую в женском общежитии. Он никоим образом не полюбопытствовал, когда они в ближайший субботний вечер вместе отправились в театр Тони Пастора. Там, когда комики начали свою программу, он впервые увидел её очаровательную улыбку, полную избавления от печали, а потом они тусклым снежным вечером шли по Юнион-сквер, и она вяла его за руку, и повторила три шутки, а затем рассмеялась, и они пошли в ресторан, и даже тогда он не спрашивал. Он знал, что выслушает её историю, если она вообще её когда-нибудь расскажет, но задавать вопросы он не мог. Он не спрашивал в Балтиморе, когда они приехали туда, чтобы пробиться в университет Джонса Хопкинса. Он не спрашивал, когда они въехали в дом на улице Горация и в последующие годы. Он не спрашивал в своих письмах с войны. Он так и не спросил, и она так и не поведала ему свою историю. Но он узнал о ней нечто большое и тяжёлое: эта бессловесная история незалеченной раной оставалась у неё глубоко внутри.
Сидя в одиночестве в конце грохочущего вагона электрички, Делани увидел на другом конце юношу лет семнадцати-восемнадцати, одетого в кричащий костюм начинающего бандита. Тот стоял спиной к двери, держа перед собой руки, будто ожидая, что судья провозгласит его победу, не желая присесть и тем самым подвергнуть риску остро наглаженные стрелки брюк. Тут Делани подумал об Эдди Корсо, надеясь, что с ним будет всё в порядке. Он надеялся, что Эдди проживёт ещё много лет. Надеялся, что рана внезапно не загноится. Надеялся, что на его долгом пути до Флориды с ним не приключится какого-нибудь глупого дорожного происшествия. Надеялся, что его не выследит наёмный убийца.
Он вышел на Четырнадцатой улице, на прощание ещё раз взглянув на начинающего бандита, который не сдвинулся с места ни на дюйм. Он прошёл мимо испанской церкви, Испанского благотворительного общества и испанского гастронома, затем повернул налево на мясной рынок, а оттуда – на улицу Горация. Везде были дети, им был нипочём ледяной ветер с Норт-Ривер. Они играли в пятнашки. Бегали друг за другом. Вздрагивали в тамбурах и парадных, что-то замышляя, покуривая сигареты. Он имел дело с большинством из них и впредь будет иметь с ними дело. Ребёнок Реарденов. Ребёнок Капуто. Близнецы Корриганов. Они перемещались стайками по шестеро-семеро, он пытался представить среди них Карлито. Здесь присутствовал весь дежурный набор угроз: корь, скарлатина, коклюш. Летом к ним добавлялся полиомиелит и все пакости, которые они могли подцепить, купаясь с причалов Норт-Ривер. Обычные болезни таковыми и были – обычным делом. Мэр Ла Гуардия несколько дней назад заявил о том, что собирается сделать обязательными прививки для детей, и возможно, что он станет тем редким политиком, который сдержит своё слово. Возможно.