Северная река
Шрифт:
– Я помню, как ты разместил объявления в газетах, – продолжил Корсо. – И развесил на каждом столбе листки, от Двадцать третьей улицы до Бэттери-парка. Ты нанял частную ищейку. Это наверняка влетело тебе в копеечку.
– У меня достаточно денег, Эдди. И накопления есть, и пациенты. Мальчик голодать не будет.
– Когда я был у тебя в последний раз, с малярией, чуть яйца не отморозил. У тебя нет парового отопления, Док. Мальчик будет бегать с голым задом по дому, и?..
– Женщина присмотрит за ним.
– Она и себе задницу отморозит.
Корсо отвернулся к стене и вздохнул.
– Сколько уже времени прошло? – прошептал он. – С тех пор, как Молли ушла?
– Шестнадцать месяцев, – сказал Делани.
– Господи Иисусе.
Рука Корсо потянулась к застёжке палатки, затем опала.
– Думаю, пора выбираться из всего этого.
– Хорошо бы.
– Мне не
Он закашлялся, и Делани прислонил к его рту салфетку, чтобы тот смог сплюнуть. Салфетка порозовела.
– Кстати, у меня самого уже трое внуков, Док. Этим утром я отправил их вместе с их мамой подальше отсюда…
– Они у тебя хорошие. А с двоими я принимал роды, помнишь? И всем троим делал прививки.
– Точно, точно… – он снова прикрыл ненадолго глаза. – Я хочу дожить до их школьного выпускного.
– И до выпускного из колледжа.
– А знаешь, в этом что-то есть. Колледж. Они могли бы стать первыми в истории рода Корсо, кто…
Оба немного помолчали. Затем Делани сказал: «Если ты собираешься завязать с этим… бизнесом, чем тогда займёшься?»
– Может, стану священником.
Делани засмеялся.
– Не-а. Может, переберусь во Флориду. Или просто подальше от Запада.
– Ты там с ума сойдёшь.
– Лучше быть чокнутым, чем мёртвым.
Делани медленно пробирался в сторону дома, навстречу дул ветер с реки. Снег теперь превратился в лёд, открытыми ранами чернеющий на улицах, и он не чувствовал своего лица. Как и всегда, ледяной зимой или знойным летом, он смотрел вниз, фута на два-три перед собой, и если бы стал вглядываться дальше, то, кажется, не смог бы идти вообще. Как и всегда, он гнал из головы ощущения, которых набрался на вызовах, – нужду, боль и ложное успокоение, которое он давал этим больным людям. Да, он врач, но медицина не принадлежит к числу точных наук. Не от всего есть лекарства. Как и в жизни. Причиной смерти всегда становится жизнь. На протяжении многих лет он успокаивал людей, которым оставалось жить заведомо недолго. Он надеялся, что его утешительный шёпот не приносит им вреда. Он хотел думать, что ему удаётся уменьшить их страдания. Но он не мог носить всё это в своей голове. Ему приходилось их осматривать со всей возможной тщательностью, делать всё, что можно, не принося вреда, а затем забывать о них.
Но он не мог выкинуть из головы Эдди Корсо. Тот не был просто пациентом. Он был другом, и дружба их родилась под дождём из воды и крови. И сейчас, поскальзываясь, балансируя и переводя дух на чёрном льду, Делани вновь видел Эдди под проливным французским дождём, по колено в воде, заполнявшей окоп, с фляжками на шее, с расширенными полусумасшедшими глазами. Он собирался прорваться к источнику у подножия утёса. Зная наверняка, что там немцы, что у них пулемёты и ручные гранаты, что у них есть всё, чего не было у американцев, – шинели, ботинки, боеприпасы, еда и вода. Американцы пытались собирать воду в растянутые плащи, но немцы открыли шквальный огонь и изрешетили те нехитрые приспособления пулями. А заодно пристрелили одного из солдат. Остатки батальона не могли ни идти вперёд, ни вернуться, отступить, поскольку немцы оказались ещё и сзади, а помощи не было ниоткуда. Батальон скорее всего объявили пропавшим без вести. В ту ночь они уже не были батальоном. Но они и не пропали без вести. Они попали в окружение. И тогда Эдди сказал, что он сходит за водой, какой бы грязной она ни была, и по пути обыщет трупы, чтобы найти под мундирами хлеба или сухарей. Делани пытался его отговорить. Эдди ответил, что даже немцы должны хоть иногда спать, и лучшее время, чтобы всё провернуть, – именно сейчас, в навалившейся дождевой темени. И ушёл, вскочив на бруствер окопа, нью-йоркской крысой пробираясь между поломанных деревьев, воронок и незахороненных тел, обхватив фляги так, чтобы они не стучали друг об друга. Увидимся, сказал Эдди. И ушёл. Делани слышал лишь стук дождевых капель и храп солдат, спящих в окопе. Затем в небе вспыхнула ракета, посылая стрелы света сквозь изуродованный лес, будто на салюте в честь 4 июля, и застрочил пулемёт. Тр-р-р-р-ррр. Тр-р-р-р-ррр. Ракета догорела. А затем наступила тишина. Те, кто лежал возле Делани, даже не пошевелились. Потом он услышал стон в отдалении. Схватил комплект первой помощи, встал из укрытия и отправился искать Эдди. Он нашёл его лежащим на спине в кустах, в дюжине
И вот он шёл против ветра по улице Горация, вот Норт-Ривер и дом номер 95, где его ждут. На углу он увидел, как мальчишки катаются со снежной горки на чём-то знакомом. Прогулочная коляска. Роза не теряла время даром. Вдоль тротуара кто-то расчистил лопатой узенькую дорожку. Она вела через передний двор прямо до калитки под навесом. Где ты теперь, моя маленькая девочка, которая теперь стала женщиной? И где же ты, моя дорогая Молли?
В холле поджидали семеро пациентов, двоим из которых пришлось стоять: все скамьи были заняты. Трое читали «Дейли Ньюс», все с облегчением посмотрели на вернувшегося доктора, нерешительно улыбаясь либо кивая в знак одобрения. Пятеро – женщины. Обычный день. «Мне нужно пять минут», – сказал он и удалился в офис. Моника была занята карточками и почтой. Она улыбнулась и потребовала, чтобы он снял пальто и галоши. «Или вы сами подхватите пневмонию».
Он повесил пальто, шляпу и шарф на стоячую вешалку, затем присел, чтобы стянуть галоши. Повеяло теплом от небольшой керосиновой печки, располагавшейся позади Моники у низких зарешёченных окон.
– Где мальчик? – спросил Делани.
– Наверху с мисс Верга. С Розой. Они наводят порядок в комнатах. В его и её комнатах.
– Она переезжает сюда?
– Конечно.
– Я ничего о ней не знаю, Моника.
Она подняла листок бумаги и посмотрела в свои записи.
– Звать её Роза Верга. Анджела сказала мне, что имя настоящее. Она говорит, что ей тридцать два, то есть на самом деле тридцать восемь. Она из Агридженто, это Сицилия, шесть лет посещала там школу. Значит, четыре. Она умеет читать и писать. По-английски тоже, училась по «Дейли Ньюс» и словарю. После войны побывала замужем, муж умер, и она перебралась сюда.
– Ей приходилось ухаживать за детьми?
– Нет. Она работала в трёх магазинах сладостей и шила платья. Убирала по ночам офисы на Уолл-стрит, работала официанткой в разных заведениях, включая ресторан, которым управляла Анджела до того, как открыла собственное дело.
– У неё не было детей?
– Говорит, что она неспособна.
Он сложил руки и отсутствующе посмотрел через окно на улицу. Дети вприпрыжку бежали к реке.
– Что ты обо всём этом думаешь, Моника?
Она вздохнула.
– Ну, не знаю… Она несколько самонадеянна. Однако, чем чёрт не шутит, дайте ей шанс. Если не справится, всегда можно выгнать.
Зазвонил телефон.
– Офис доктора Делани, чем могу помочь? О. Да. Он принимает до четырёх. Приходите, миссис Гриббинс.
Моника повесила трубку.
– И сколько ей нужно платить? – спросил Делани.
– Она хотела десять долларов в неделю плюс проживание и питание. Я уговорила её на восемь на первые несколько недель, а возможно, и месяцев. Потом посмотрим.
– Жёсткая ты, Моника, – сказал Делани. Потом вздохнул и кивком указал на дверь в приёмную. – Кто там первый?
– Давайте начнём с мисс Монаган. Если она ещё не померла.
Мисс Монаган вошла в небольшой офис, где Делани сидел за своим заваленным бумагами столом. Ей было около сорока, несколько лет назад она попала сюда с переломанной рукой – поскользнулась на льду. У неё было шестеро детей, старшему всего лишь одиннадцать, мужа не было, работала в кинотеатре на Четырнадцатой улице. Держалась она напряжённо и робко. Она не сняла своего вязаного пальто, но и в нём продолжала дрожать. Когда дверь закрылась, он спросил её, в чём дело, хотя уже всё знал и так.