Северная река
Шрифт:
– Ладно, выходите, – сказала она Делани. – Одевайтесь. Я вымою этого мальчика.
Делани вымыл лицо, вытерся и, улыбаясь, закрыл за собой дверь ванной. Натянул брюки, чистую рубашку, носки и башмаки. Из-за двери ему был слышен её низкий ласковый голос: «Какой симпатичный мальчик. Теперь ты красивый и чистый, ты будешь красивым и чистым. А это что такое? Что у нас здесь? Вот теперь и тут красиво и чисто. А волосы? Давай их тоже вымоем. Красивые светлые волосы. Такие нельзя носить грязными».
Спасибо, Роза. Спасибо, Анджела.
Она говорила с лёгким нью-йоркским акцентом, «гарязный» вместо «грязный». Вместо союза «и» – нечто более
– Эй, это я, – сказала Моника. – Я в телефонной компании. Я сказала им, что нам нужен этот проклятый телефон. Я сказала им: эй, он же доктор, люди могут умереть. Затем я застрелила троих парней в приёмной. Это сработало.
Делани засмеялся.
– Что бы я без тебя делал, Моника?
– Вы бы ходили по вызовам, вот что. А пациенты сходили бы с ума, пытаясь к вам прорваться. Я буду минут, может, через двадцать.
– У меня тут для тебя сюрприз.
– Не люблю сюрпризов.
– Этот, возможно, полюбишь.
– Увидимся.
Она повесила трубку. Он застегнул рубашку. Как давно ты здесь, Моника? Сколько уже времени ты работаешь медсестрой, секретарём и вышибалой? С того момента, как мы открыли приём. Ещё до проклятой Депрессии. Со времён президента Гувера. С тех пор, когда Молли завела себе таинственный сад на верхнем этаже, её орлиное гнездо, её убежище. Подальше от Моники, которая раздражала её своей энергией, пунктуальностью или просто ежедневным присутствием. Подальше от пациентов. Подальше от меня. Дверь ванной открылась, и вышла Роза, она мило улыбалась, лицо блестело влагой, одной рукой она прижала малыша к своему пышному бюсту, другой принялась вытаскивать одежду из коляски. Карлито тоже улыбался, показывая на Делани и крутя пальчиком. Она быстро надела на него две рубашки и вельветовые штаны.
– Так, где тут кухня? – спросила она.
Делани проводил её вниз по лестнице до кухни, она опять держала мальчика на руках.
– Такая маленькая, – заметила она мрачно.
Он пустился в объяснения: мол, на этом этаже главным было оборудовать холл, офис и туалет для посетителей, но она толком не слушала его. Они вошли в кухню, она посадила малыша на стул. А Карлито показал на буфет.
– Хвопя, – сказал он.
– Хочешь хлопьев? Хорошо, малыш.
Как она поняла, что «хвопя» – это хлопья? Зазвонил телефон, и Делани поспешил в офис, чтобы ответить. Энни Хаггерти. Что-то с её мамой, на углу улицы Лиспенарда. У неё боли. Идёт кровь, она стонет.
– А где твой отец, Энни? – спросил он, зная, что собеседнице всего четырнадцать лет.
– Ушёл.
– Мама не спит?
– Ну да.
– Кровотечение?
– Да.
– Что?
– Лицо.
– Из носа? Рта? Ушей?
– Да.
– Отовсюду, что ли?
– Да.
– Я буду так скоро, как смогу. Продолжай с ней разговаривать, Энни. Не давай ей заснуть.
– Хорошо.
Он отметил у себя в тетрадке: имя Хаггерти, слово «кровь». Он знал хорошо этот дом. Телефон снова зазвонил. Моника, поторопись. Это была жена Ларри Дорси. Он играл на саксофоне в ресторане одного отеля на Таймс-сквер.
– Док, я насчёт Ларри. Он был ранен в новогоднюю ночь, случилась драка, напились и кидались стульями. Ему разбили голову, но он не пойдёт в больницу святого Винсента. Эти проклятые ирландцы не хотят ходить в больницу.
Он записал её адрес
– А у вас звонков побольше, чем у букмекера, – сказала Роза. У неё хороший английский, подумал Делани, какой же она национальности? Карлито наслаждался своими хлопьями.
– Намного больше.
Она исследовала содержимое буфета.
– Маловато кастрюль и сковородок. Холодильник супер, электрический и всё такое. Но в нём не хватает еды для этого малыша.
– Да, конечно, мы купим. Много еды. Может быть, когда моя медсестра Моника вернётся, вы сможете…
– И нам надо избавиться от этой коляски, – сказала она, произнеся слово как «кааляски». – От неё можно подцепить какую-нибудь заразу.
Телефон снова зазвонил.
Улица Лиспенард была основательно засыпана снегом; Делани пробирался к дому № 12, перекладывая тяжёлый кожаный саквояж из одной руки в другую. Сегодня придётся изменить обычному порядку вещей. С утра на вызов, иначе Мэри Хаггерти может умереть. Грузовики протискивались на мясной рынок, где работал мясником Гарри Хаггерти. Делани хорошо знал эту улицу. Здесь работал Герман Мелвилл, прямо в этом здании, ожидал прихода судов, чтобы оформить бумаги на груз. Ему была нужна эта работа, поскольку его книги никто не покупал. Даже сегодня никто в окрестностях ничего не слыхивал о белом ките. И об Ахаве. И о Квиквеге. И о самом Мелвилле… Он поднялся на второй этаж и постучал в дверь.
– Да? – раздался голос девушки.
– Это доктор Делани.
Она отперла дверь и впустила Делани. Девушка была бледна и дрожала, волосы её были спутаны, глаза на мокром месте. В воздухе пахло экскрементами.
– Где твоя мама, Энни?
Она отвела его в спальню, где запах стал сильнее. Распухшее лицо женщины было синего цвета. Её муж в буквальном смысле вышиб из неё дерьмо. Один глаз был закрыт. Второй метался по сторонам от ужаса. Нос был свёрнут набок.
– Энни, – сказал он девушке, – будь добра, вскипяти, пожалуйста, кастрюлю воды.
Всю дорогу до Бэнк-стрит он боролся с собственной яростью. Всё это было слишком знакомо. Большой и грубый Гарри Хаггерти пришёл домой набравшись, потребовал ужин, а когда жена подала его холодным, он начал её колотить. Похоже, что бил он нешуточно. Потом он отрубился на диване, а на рассвете встал и отправился на работу. Большой грубый парень. Зная наверняка, что полицейские ничего предпринимать не будут. Обычные внутрисемейные разборки. Вот если бы она умерла, возможно, его бы арестовали… Делани сделал всё, что смог: промыл раны, наложил повязки, проверил, не переломаны ли кости, дал ей аспирина и болеутоляющего и наказал Энни прикладывать лёд к её лицу. Она должна показаться ему, как только спадёт отёк, и они обсудят, что делать с её перешибленным носом. Её душевные раны будут затягиваться подольше, и он мало что сможет сделать, чтобы ускорить процесс. Терапевт, исцелися сам…
Ларри Дорси лежал в постели в квартире на первом этаже дома на Бэнк-стрит. Вокруг была чистота, полировка, ни следа пыли. Стародавние обои выглядели свежими. Это была квартира, где не жили дети – за исключением Ларри. Делани увидел стоящее в гостиной пианино, на котором располагались в рамках фотографии Луи Армстронга, Дюка Эллингтона и Бикса Байдербека. Галерея героев, совсем как у Молли, лишь другие имена и лица. Луиза была грузной, в макияже, лицо её подёргивалось.
– Посмотри на это, – сказала она, показывая на голову мужа. – Это некошерно.