Северная река

Хэмил Пит

– Погодите, – сказала Анджела. – У меня есть на что его посадить.

Она ушла в служебную часть, прошла через кухню и вернулась с высоким стульчиком. Затем поставила мальчика на пол и повязала ему на шею салфетку. Подняв откидной столик, плотно усадила малыша на сиденье, опустила столик и придвинула стул к столу. Всё это она умело проделала за несколько секунд. Мальчик сидел справа от Делани, идеальное расположение для левши.

– Хотите моллюсков? – спросила Анджела. – Я раздобыла немного в Джорджии. Всего лишь два дня назад. До того, как снег остановил движение поездов.

– Дай минутку подумать, – сказал Делани. – Я обещал ему спагетти, потому…

– Я ему положу детскую порцию, а

вам?

– Почему бы нет? Спагетти. С моллюсками…

Пока они ожидали, карие глаза малыша метались по заполненному людьми залу в сигаретной дымке и по картинам, висевшим на охряных стенах. Неаполитанский залив. Вид Палермо. Обе работы отдавали ностальгией. Обе были написаны Фьерро, художником по вывескам, мастерская которого располагалась на Девятой авеню, сицилийцем, женившимся на неаполитанке, что некоторые люди считают за смешанный брак. В собрании Анджелы были и другие картины. Героическое полотно с изображением Гарибальди, привезённое с родины одним из посетителей. Картина с цветами на зелёных полях. Фотографии Анджелы тех времён, когда она была моложе и стройнее. Её семья на родине, за год до посадки на пароход, отправлявшийся в Америку, где Анджела и родилась в двух шагах от храма Преображения Господня на Мотт-стрит. Мать и отец её были ещё живы, оба были пациентами Делани. И на этой же стене, в стороне, висел портрет Франки Фишетти, первого парня с Хадсон-стрит, убитого на войне. Карлито моргал, глаза его, как затвор фотоаппарата, фиксировали в памяти каждую новую вещь, появлявшуюся в поле его зрения. Мама привезла его в мир, где было много разных комнат.

Молодой официант появился с корзинкой итальянского хлеба, большим куском сливочного масла и блюдом с оливковым маслом. Он взъерошил светлые волосы мальчика и поспешил прочь. Официанта быстро сменила Анджела, она принесла бутылку кьянти.

– Поздравляю с Новым годом, – прошептала она так, чтобы парни-демократы её не слышали. – И с Фьорелло. Чтоб не привыкать.

Она засмеялась и ушла. Делани налил на дюйм вина в свой бокал, сорвал с хлеба корочку и отдал её малышу.

– Это ресторан, Карлито, – сказал Делани, обводя жестом длинный зал. – Сюда люди приходят покушать.

Мальчик слушал, но ничего не говорил, пытаясь разгадать тайну этого нового для него сценария. Наверняка он хоть как-то нахватался английского в Нью-Мексико, – думал Делани, – пока его мама втюхивала туристам горные пейзажи. Он наверняка бывал там в ресторанах, даже если его мама откладывала каждый доллар на поиски мужа. Он, должно быть, знает больше, чем показывает. Точно так же, как его мать, когда ей было три года. Он должен помнить и художника-акварелиста. Дверь открылась, и вошли два интерна из больницы святого Винсента в застёгнутых пальто поверх зелёной униформы, оба с усталыми и голодными глазами. Джейка Циммермана, спасителя Эдди Корсо, среди них не было. Они стояли у двери, глядя на маленький столик слева, он оставался последним из незанятых. Делани видел их в больнице, но имён припомнить не смог. Они улыбнулись ему со словами новогодних поздравлений. Делани кивнул одному из них, молодой человек подошёл и склонился над их столиком.

– Как там особый пациент доктора Циммермана?

Интерн помедлил и сказал: «В порядке. Он будет жить. Его не существует, но жить будет».

– Это хорошо, – сказал Делани. – Суровые были сутки?

– Да, навалилось. Падают в снег, ломают руки, локти, запястья и головы. Старушки валятся с лестниц. Дети замерзают почти до смерти, отопление подвело. Сразу всё. Чёрт, да вы же сами знаете, как это.

Делани кивнул: «Ладно, берегите себя».

– Спасибо, доктор Делани.

Да, он знал, каково всё это. Он сам был интерном в больнице Бельвю, более крупной и сумасшедшей, чем больница святого Винсента. Как

раз перед войной. Они приобрели одну из первых карет скорой помощи вскоре после того, как в городе появились первые автомобили, но она не выезжала по снегу и льду, да и в дождь не всегда могла доехать. Тридцать шесть часов на работу, восемнадцать на отдых. Только Делани и водитель. Вызовы поступали из полиции, затем они мчались на место преступления, к застрявшему в шахте лифта мужчине, к женщине, изрезавшей себе груди, узнав, что муж заразил её триппером, к четырёхлетнему мальчику, исхлёстанному до потери сознания собственным отцом, девушке, решившей рожать посреди пустыря, но ребёнка придушило пуповиной. Он знал, каково это. Обуздывать эмоции. Учиться не чувствовать. Хорошая тренировка, пригодится на войне. Или в браке.

Дверь открылась, и на пороге возникла ещё пара ребят-демократов, ищущих утешения.

Он будет жить. Эдди Корсо будет жить.

– Вот вам, – сказала Анджела, рассеяв его грёзы двумя мисками спагетти на подносе. Большую, с моллюсками, поставила перед Делани. Мальчик посмотрел в свою миску. У него моллюсков не было, но он не спросил почему.

– Вот теперь я понимаю, что такое настоящий Новый год, – сказал Делани. – Сама хозяйка обслуживает.

Он поднял маленький бокал в безмолвном тосте и улыбнулся.

– Я уже говорила, Док. Не нужно к этому привыкать.

Интерны уже сели за столик, в зале стало шумно, битком, равномерный рокот разговора, невидимое радио играло Пуччини. Это было похоже на оперный театр, где публике позволили разговаривать в ходе представления. Рокот прерывался внезапными вспышками хохота повеселевших посетителей – кроме, понятно, политиков.

– Спагетти, – сказал Делани, указывая на миски.

– Багетти, – сказал мальчик.

Левой рукой он попробовал намотать на вилку скользкие нити спагетти, но они продолжали сваливаться, и Делани наклонился над ним, разрезав макаронины на части. Мальчик ткнул в них вилкой, подцепил несколько и начал жевать. Он чуть скривился – что это за вкус? – а затем решил, что ему нравится еда, и ещё раз попробовал намотать на вилку, на этот раз удачно. Делани улыбнулся.

– Багетти, – сказал мальчик. – Не хвопя.

– Правильно. Спагетти.

Раздался скрежет стульев об пол, и Делани обернулся. К нему приближался Ноко Кармоди, улыбаясь. Все, кто сидел за его столом, уже поднялись с мест.

– Этот ребёнок состоит в профсоюзе? – сказал он рычащим голосом, но глаза при этом блестели. Остальные трое уважительно остались позади, словно лейтенанты за генералом.

– Он появится на бирже труда уже этим летом, Ноко.

– Ты просто приведи его. Он получит членский билет, пусть только появится.

Карлито перестал есть, услышав грубый голос Ноко, но вскоре приступил к спагетти снова.

– Кто это? – прошептал Ноко.

– Мой внук.

– Сын Грейс?

– Ага.

– А где же прекрасная Грейс?

– Далеко.

Он произнёс это слово, будто признав, что это навсегда.

– Чёрт, – сказал Ноко.

– Да.

Они знали друг друга слишком давно, чтобы придумывать объяснения.

– Если тебе потребуется помощь, ты знаешь, как меня найти.

– Спасибо, Ноко.

Он вышел на заснеженную улицу. По бокам его сопровождали двое, а третий шёл прямо позади него. Звякнула посуда: официант наводил порядок на их столике. Делани взглянул на Карлито. В его миске не осталось спагетти. Осталось на клетчатой скатерти, на салфетке и на полу. Делани взял немного из своей тарелки и переложил в миску мальчика. Он отпил вина и начал вытирать малышу лицо и руки.

– Мальчик-то не дурак, – сказала, снова подойдя к столику, Анджела.

– Не дурак поесть.

– Он вырастет большим, – сказала она. – Посмотрите, какие ножищи.