Северные сказки. Книга 1
Шрифт:
Тогда человек говорит: «Хватай за меня, я тебя домой стащу». Микита поймалса за плечи, и потащил. Тащил, тащил и будто в море его потащил, в море колодина будто, и поймалса, и начал кричать, и реветь сильным матом, что погиб, утонул, а сам занесённой в свой дом, в свою избу, и поймалса за грядку: держитця и кричит лихим матом, а дети и закричали: «Ведь ты в избе в своей!» И эти дети, три все, дома лежат, не один не съеженой. Тогда Микита возрадовалса. «Такое у меня чудо было».
И мужик сказал: «У тебе чудо больше впетеро было, впетеро.
10
Прибакулоцька-прибасеноцька
Зачиналася, починалася, славная сказка, повесь; на ту на славу на печь настрали, скозь печку капнуло, в горшоцик ляпнуло, эта ества прела, кипела, к утру ись поспела. Прискакали Ермаки, сини колпаки, прискакали Ермошки, синие ножки, прилетал куропатёк, сел на древо, стал херсьян поматёривать: «Сукин сын, важоватинькой, шароватинькой, по часту бегашь, по многи ешь, по толсту серёшь».
На мори, на кияни, на острове на Буяни, стоит бык кормлёной, в правом боку нож точёной, приди ножом режь и говядину ешь, помакивай и закусывай; слушайте-послушайте, и своих жон к нам не спушшайте, вы будете спушшать, мы будет подчишшать. Живал-бывал, на босу ногу топор обувал, топорищом подпоясывалса, кушаком подпиралса. Баба пёрнула, девять кирпич с печи сдёрнула, бурлачкой горшок пролила, бурлаков оголодала, бурлаки пошли по иным сторонам, по иным городам, по уречищам, вышли на матушку на Волгу, на матушке на Волге жить невозможно, береги кашны, вода молочны. «Муха-синюха, де ты живешь?» — «Живу на водах, на горах, на пристольных городах. Там меня ветром не веет и водой не топит. Залетела я в клетку и попала в сетку, учила вдова, учила оса, выскочила нога и боса, без пояса». — «Что ты, муха-синюха, делашь?» Шол торокан, бил барабан, шол свирьцёк, садилса на клочёк, испивал табачёк, чортов корешок, богату богатину проклинал, у богатой богатины хлеба и соли много, ись не садит и с дочерью спать не валит. Первого Пихотного полка полковой писарь Пётр Петров, по прозванью Пирогов, писал по белой бумаги, павленным пером и посыпал песцяным песком, и пошол по городу, по границе, поймал птичу; птича перепилича, пела и перепела, по морю полетела, пала и пропала, павлено перо потеряла, нечим стало писать. Дали мне снежину кобылку, соло-менку уздилку, горохову плётку. Дали мне синь кафтанцик, дали фуражоцьку, перщятоцьку, кушацёк, сапожки, жолту чашку, красну ложку; сел на кобылку и поехал; еду — горит у мужика овин или баня; я подъехал близко, поставил снежину кобылку, снежина кобылка ростаяла, соломенну уздилку бычки съели, горохову плётку петушки расклевали; пошол пешком, летит ворон и кричит: «Кур, синь да хорош», — а мне послышалось: «Скинь да полож». Скинул да положил под кокору, не знаю под котору, был молодеч совсем и стал ни с цем.
3. Чупров Григорий Иванович
.
Низкорослый, плечистый, с копной густых волос и густой окладистой бородой, вечно на сторону, вдобавок кривой, Григорий Иванович, по уличному «Калямич», вечно весел, никогда не унывает, вечно шутит и смеется, несмотря на свои полсотни лет.
Г. И. прекрасный сказочник, и среди них мне придется поставить его на одно из первых мест по мастерству разссказа. Знает он и несколько старин-былин, которыя все поет одним скоморошьим ясаком. Он много занимается извозом, везде бывал, слыхал много старин, все их знает по содержанию, да еще не в одном варианте; пожалуй, споет по кусочку из любой из них, но целиком знает немного. Сказок зато знает Г. И. бездну, и длинных, и коротких, и серьезных, и смешных, но с особой любовью разсказывает «про попов». Как и все усть-цылемы, Г. И. старообрядец, но очень терпим ко всем, и кой-что в старообрядчестве кажется ему и дико. Он сам пришол ко мне и предложил рассказать сказку, а потом уже почти каждый день ходил, то рассказывать, то слушать других.
Я взял его ямщиком, когда поехал, по снегу еще, на р. Пижму и Григорий Иванович оказывал мне неоценимые услуги. Всю дорогу он без всяких просьб с моей стороны рассказывал сказки и это, должно быть, было удовольствие и ему самому. Когда в деревнях по утрам я, бывало, еще сплю, он уже обегает деревню, узнает, кто поет старины, позовет сказителей ко мне, уломает, если нужно; узнает, кто старинщики в других деревнях. Помогал он мне разыскивать и рукописи, и все это с величайшей услужливостью и охотой.
Григорий Иванович хотя и небогатый, но хороший хозяин; маленький домик его стоит окнами на Печору и весь в порядке: крыша осмолена, дверь в сени не болтается, вокруг чистота, все прибрано и подметено; домовитость и чистота и в доме: полы и стены всегда чисты, кадушки и ведра окрашены, все вымыто и блестит.
Г. И. женат уже на второй. От первой жены у него сын Иван, 17 лет, грамотный, имеющий большую склонность к старообрядству и чуть ли не будущий начетчик.
Г. И. извозничает, ловит рыбу, возит пассажиров, поторговывает немного, не отказывается вообще ни от чего. Он долго служил по выбору в должности «землемера», так как имеет особую склонность к 'выкладкам разного рода: никто лучше его не высчитает число квадратных сажен в спорном, имеющем неправильную форму участке пашни или покоса, а от безделья он берется за разрешение диковинных задач, удивляя этим чуть ли не всю Печору. Так, уложив в вершок иголки, вплотную одна к другой, он высчитал, сколько их уйдет в версту, а потом и до любого места. Желая огорошить кого-нибудь, он спрашивает: «А ты знаешь сколько уложится иголок до Петербурга?» Сам он это высчитал и назвал мне какую-то огромную цифру в биллиардах, о которых он знает из календаря, хотя и неграмотный.
Как сказочник Григорий Иванович значительно отличается от прочих. Любимый жанр его — смешные сказки. Его сказки всегда остроумны, особенно если слушать их в его передаче. Рассказывает Г. И. сказки удивительно, но не со стороны содержания, а по мастерству самого рассказа. В сказках Г. И. нет того старинного склада, той обрядности, которая присуща сказкам двух предыдущих сказочников; память у Г. И. не особенно блестяща, по крайней мере, для запоминания подлинных слов и выражений, что необходимо для дословной почти передачи сказки старинным слогом; но запомнив все же содержание сказки и усвоив ее, Г. И. передает сказку уже совсем по-своему, только одному ему присущим складом, сущность которого можно определить: юмористичность. Г. И. в жизни — никогда не унывающий, ни перед чем долго не задумывающийся человек, на все смотрящий глазами точно постороннего наблюдателя, ищущий во всем смешного. Свой характер и свое отношение к жизни Г. И. всецело передает и в сказках. Самую обыкновенную шаблонную, всем известную сказку он сумеет скрасить юмором, самый критический момент в сказке он сгладит остротой или шуткой. Любимые сказки его про попов и скабрезные, знает которых он множество; знает Г. И. также много анекдотов, рассказов и пр. И все с тем жесмеш-ным содержанием. Даже былины Г. И. знает не особенно длинные, не серьезные и поет их всегда особым скоморошьим ясаком (напевом); знает Г. И. и песни и также преимущественно шуточного, смешного содержания.
11
Лисица, петух и журавль
Зачинается, починается хорошая сказка, добрая повесь, не от бурка, не от сивка, не от вёшного воронка, не от молодечкого посвисту, не от бабьего поперду; старая старушка пёрнула, семь кирпич с печи сдёрнула, это не сказка — присказка, будет сказка в субботу по вечеру.
Шла мати-лисича на боярския дом, хотела съись из телятника телёнка, из курятника курёнка, от бабы робёнка, от суки щенёнка, от овчи ягнёнка, от кобылы жеребёнка. Вор-петух увидал, крыльями-перьями затрепетал, заздыпел, весь народ услыхал, набежал; старые старухи с лопатами, с ухватами, старые старики с топорищами, с коромыслами, малы робята с мутовками, с колотовками, хотят лисичу бить и убить. Лисича осердилась, пошла в лес, как горбатой бес, под ольхов куст пала, трои сутки пролежала. Вор-петух полетел в чистое поле, на красное древо сел. Мати-лисича пролежалась, пошла по чистому полю; идёт возле древо красно; на древо красно звела оком ясным, сидит вор-петух.
— Што, вор-петух! из своей охоты леташь, але нас зверей увидашь?
— Э, мати-лисича! из своей охоты летаю, а не вас зверей увидаю.
— Што, вор-петух, слезь да покайся, посленьнё времё близко, конец житья ноньце: люди живут по одной жены держат, ты много жон держишь, дерёшься, до кровавых ран для их цапаишься.
Петух стал с ветки на ветку, с сучка на сучёк, пониже, да пониже скакать. Мати-лисича подбегала, крепко петуха в кохти хватала, крылышки, перышки на сторону расклала, начала трепать и приговарить:
— Ну што, вор-петух! Когда мне была крайная нужа, смерть голонна, я богатому купцу але боярину шла, у его хоть бы чего-нибудь съела — много-ле у него знать? А тогда тебя чорт в первых одрал.
Петух на то сказал:
— Э, мати-лисича, княгина, государына! Тебя люди знают, господа почитают, шубки-юпки шьют, по празникам носят; у онного хозяина живут, а двум не служат, у тебя буду жить, дак и тебе служить.
— Вор-петух! Не строй лясы, не точи балы.
Пуще старого трепат приговариват.