Северные волки
Шрифт:
– ...к тому, что прорастает и тропу покрывает.
Ворон летает в небе кружа,
в лесу гостит старый мудрец.
– пропела Берта последние слова песни. Но казалось, что и море и ветер все еще поют ее, унося к небесам.
– О чем эта песня?
– спросила Лиз, когда обрела способность говорить. Берта пожала плечами.
– Это песня о том, кто ищет защиты, - ответил за нее Хальвдан на фракийском.
– О том, кому ведом путь между мирами.
Лиз подскочила, словно ее ужалили, и пробормотав что-то невнятное, поспешила вернуться туда, где спала не смотря ни на что Маргрэта. Или просто, чтобы убраться подальше
– Откуда ты знаешь ее?
– спросил Хальвдан, опустившись на то место, где только что сидела Лиз.
Бетра опустила лицо, смущаясь его взгляда.
– Гесса научила, - ответила она, гладя на серый песок под ногами. Хальвдан нахмурился на миг.
– Та старуха... Это была Гесса Колдунья?
– спросил он.
– Если верить словам Хельги, то - да.
– Даже и не думал, что она еще жива, - хмыкнул он.
– Была.
На время повисла тишина. Словно у обоих закончились слова.
– Она была больше дочерью Норэгр, чем Фракии, - сказала Берта, сама не понимая зачем это говорит - Всю свою жизнь она ждала, что северные волки вернуться за ней. Жаль, что дождалась тогда, когда... Бертрада умолкла. В носу предательски защипало.
– Не горюй об ушедших, Берта, - сказал Хальвдан, убрав за ухо упавшую на ее лицо прядь.
И от этого незатейливого жеста Берта смутилась еще больше. Но не того, что он видел ее слезы, а того, как неожиданно приятно было его прикосновение. Никогда она раньше не думала, что от прикосновения мужчины может становиться так неспокойно. Словно в груди вместо сердца поселилась маленькая весенняя птичка, трепыхающаяся и норовящая вырваться наружу. Она думала, что они так же мерзки, как и облапивания Мартина, когда он застал ее одну в сарае. Но нет. Бывает от одного прикосновения по телу пробегают сотни мелких мурашек.
– Иди спать, Берта. Завтра будет трудный день. И все что она могла - только кивнуть.
Вскочила, словно распрямившаяся тетива, и быстрым шагом направилась к своему месту. Даже не глядя, как потемнели глаза Хальвдана. Как, словно мальчишка, улыбнулся он ей вслед...
И только Хельги жрец знал, что сама Фрейя смотрела недавно на пару, сидящую у кромки моря. Видел, как улыбнулась великая богиня юной вельве и великому воину, связав их тем самым самыми сладкими узами, что знали когда-либо люди.
ГЛАВА 20. Распятый Храм
Pater noster, qui ts in caelis...
Взлетали ровным пчелиным гулом под деревянные своды храма слова вечерней молитвы.
Время, когда святой отец Оливер снова и снова просил прощения у Господа. Время, когда он день за днем просил простить грехи его, как свершенные, так и грядущие.
Люди слабы духом своим. Порочны и подвержены соблазнам. Грешны. Даже святые отцы, посвятившие себя служению Господу нашему Иисусу. День за днем, месяц за месяцем, год за годом, каждую вечерню он посвящал тому, что просил Его простить свершенное. И наделся, что милость его достаточно велика, чтобы он мог спать спокойно. Хоть одну ночь. Хоть одну единственную ночь, за все эти годы.
Давно, еще когда Эдвульф был молод... сколько тогда ему было? Пятнадцать? Шестнадцать? А впрочем, важно ли это сейчас, спустя столько десятилетий? Его, как и многих других из его деревни на окраине графства Утрехт, соседствующего с Фрюльи, постигла участь, которую оплакивают матери и которой гордятся отцы. Он стал солдатом. Воином. Как гордился кожаной броней и ржавой сталью, что выдали ему в оружейной графа Утхерда. Мечтал о подвигах, любви женщин. Богатстве. А потом была война. Нет, не такая, когда войско идет под королевскими знаменами. Другая. Мелкие стычки на границе. Вырезанные деревни. Порушенные жизни. Грязь и скверна. И никакой доблести. Никакой славы. Забывались имена павших, а на их места приходили такие же безымянные. Голод и болезни толкали солдат на самые жуткие преступления против законов божьих... Тогда он и решился. Бежал. От страха пасть и быть так же забытым, как многие другие. От мерзости, что окружала их небольшой отряд. И ему даже удалось. Не вышло одного - сбежать от совести.
Графство Фрюльи приняло его не многим лучше, чем приняло бы родное. Много дней он топил чувство вины в забористом самогоне, а по ночам кричал от ужаса, убегая от тех невинных душ, что пали от его руки. А на утро все начиналось снова. Пока однажды в вонючей канаве не нашел его бродячий монах... Тот день он никогда не забудет. Даже на смертном одре он будет помнить глаза, полные мудрости и смирения.
– Ты тратишь свою жизнь, убегая от прошлого день за днем. Вместо того, чтобы покаяться и искупить свои грехи, - сказал он тогда и ушел.
А Эдвульф смотрел, как становиться маленькой серой мошкой сухонька фигура, медленно движущаяся на восход.
Тогда он и решился. Пришел в небольшой тогда еще Храм. Обитель святого Бенедикта. Он хотел просто креститься, а вышло...
Нет,отец не жалел о своем выборе. Он страшился того, что могло бы быть с ним, не встреться ему святой паломник.
И все же ужасы прошлого не желали отпускать его. Каждую ночь они приходили снова и снова. Сколько бы он ни молился, сколько не ставил бы свечей. А потому он всецело отдал себя помощи тем, кто в ней и правда нуждался. Помогал, чем мог. Наставлял на путь истинный. Постился и молился. Но и это помогало мало.
И тогда он в ежедневную молитву добавил новые строки.
– И прости нам долги наши, как и мы прощаем должникам нашим. Или избавь нас от боли, что терзает души наши, - просил он Господа.
Но то ли Господь оставался глух, то ли Оливер не искупил и сотой доли своих грехов, но все оставалось, как прежде.
Amen, - закончилась вечерняя молитва.
Но Оливер не спешил подниматься вместе с остальными. И пусть его колени, стершиеся до крови, и покрывшиеся мозолями, нестерпимо болели от холода каменного пола, он не спешил покинуть молельню и отправиться в свою келью.
– Сын мой, тебе следует отдохнуть. Этот день ты трудился. Не терзай свое тело слишком сильно, дабы и завтра ты мог послужить Господу нашему в трудах своих, -обратился к нему настоятель Бенедикт.
– Да настоятель, - послушно поднялся с колен Оливер, - Доброй ночи!
– и, шаркая почти истоптанными сандалиями, направился к выходу.
Он всегда был немногословен. Говорил ровно столько, чтобы его не сочли немым. Но был один человек, с которым он мог говорить часами.Бертрада.
Милое дитя, запутавшееся и несчастное. Сколько бед и испытаний Господь отмерял сиротке, знал только он сам. И все же Оливер верил, что и она сможет найти свой путь. Может в обители святой Магдалены? Или...