Северские земли
Шрифт:
– Жива я, жива, не плачь, маленький. – Клуша как будто прочла его мысли. – Ты только не кричи, помолчи, умоляю, пусть он уйдёт…
Душегуб и сам, похоже, спешил быстрее покинуть страшное место и разве что не бежал. Вскоре Антипа скрылся в лесу.
Напряжённая, как струна, Клуша, немного расслабилась и шёпотом зачастила:
– Ой, маленький мой, ой беда! Ой, горе-то какое!
– она недолго тихонько повыла, закусив рукав, и продолжила причитать.
– Всех, всех до одного положили ироды. Нет больше Адашевых на свете. Нету у тебя, маленький, больше ни папки, ни мамки. Одна я, дура, у тебя осталась. Сомлела[1]
[1] Сомлеть – потерять сознание.
Слёзы капали Ждану прямо на лицо, и Ждан с удивлением понял, что и сам плачет – причём не орёт белугой, как все младенцы, а просто слёзы катятся из глаз - тихо и беззвучно. Курица ведь, самая натуральная курица – а вот поди ж ты! Такие вот люди-человеки, никогда не угадаешь – от кого что ждать. Не ожидал он такого от Клу… Луши.
Впрочем, плакала и причитала нянька недолго – едва Антипа потерялся за деревьями окончательно, Луша шмыгнула носом и решительно вытерла глаза.
– Тикать нам надо, маленький. Ушки прижать, и тикать куда глаза глядят. Иначе кончат нас с тобой, маленький, без всяких разговоров кончат. Мы для них, маленький, не важнее курицы – тюк топором, и привет! За меньшее людей кончают, а уж после того, что мы сегодня видели…
И нянька решительно принялась раздеваться. Ждан вылупил глаза – умом повредилась, что ли?
А с нянькой и впрямь творилось что-то неладное – раздевшись и спустив нижнюю рубаху до пояса, она, зажав рану какой-то тряпкой, свободной рукой принялась неловко распелёнывать Ждана.
«Точно, с ума сошла!» – решил попаданец.
А кормилица меж тем, вывернувшись и шипя от боли, внимательно осмотрела свою рану.
– Нормально, маленький, свезло нам с тобой. Клинок, кажись, только по рёбрам скользнул, вглубь не пошёл, дышу я нормально. Рана – пустяк, за две недели зарастёт, главное – что бы не загноилась. У меня ж, маленький, батька дружинником был, но невезучим – страсть! Почитай – из каждого похода с новой дыркой в шкуре возвращался, мамка его всегда выхаживала, а я ей помогала. Так что в ранах я маленько понимаю.
Осмотрев рану, кормилица, морщась от боли, приложила к ней верхнюю пелёнку Ждана. Подождав, когда та пропитается кровью, бросила её на пол, а рану заткнула второй пелёнкой. Через несколько секунд и та, также украшенная кровавым пятном, вылетела из открытых дверей возка на снег. А Клуша тем временем, открыв стоявший в возке ларь с запасной одеждой, достала оттуда сменные пелёнки и широкую нижнюю юбку, которую немедленно принялась рвать на полосы для перевязывания.
– Верно эти душегубы между собой говорили, маленький – по одежде всех определять будут, как найдут. А у тебя какая одежда? Пелёнки одни. Вот вам пелёнки, все в крови, хочешь – смотри, хочешь - с собой забирай. Глядишь, и поверят.
Хорошо, что я их разговор слышала, своим умом, наверное, и не дошла бы. Плохо, конечно, что моего тела не найдут – это очень плохо, маленький. А что делать? Может, решат, что я очнулась и в лес побёгла, да там волки и съели. А может, и не вспомнят про меня – княгиня я, что ли, чтобы меня искать? Опять же – из возка я всю дорогу и не выходила, меня и не видел-то никто…
За этими разговорами Луша перевязала рану, затянув узел под грудью, споро перепеленала Ждана, оделась сама и, к удивлению младенца, связала из огромной шали Арины что-то вроде слинга.
Сунув туда младенца, она, выбравшись из возка, принялась бродить меж трупами, по своему обыкновению продолжая беседовать со Жданом:
– Тикать нам надо, маленький, тикать быстро, пока волков нет. Только по дороге тикать никак нельзя, Антипа этот слаб в поджилках. На него князь в разговоре ежли надавит – он и сознаётся, что не порешил тебя. Вернутся верхами, и во второй раз уже не помилуют. В лес нам надо, маленький, лесом мы уходить будем. Снег в лесу неглубокий ещё – глядишь, Господь и смилуется, выведет к людям. Богородица-то уже помогает нам, смотри как снег с неба сыплет, все следы заметёт. О! То, что надо.
Она наклонилась над трупом дружинника-возницы, погибшего первым, и подобрала выпавшую из руки сулицу[2].
[2] Сулица – легкое копье в средневековой Руси.
– Прости, Влас, - она перекрестила мёртвого. – Нам оно сейчас нужнее: И как посох сгодится, и от волков пригодится. И за то, что волкам вас бросаем – прости. Ты дураком никогда не был, сам понимаешь наше положение.
Вдруг Луша, к удивлению Ждана, встала на колени прямо на мёрзлую дорогу, и поклонилась до земли:
– Простите меня, люди добрые и злые, что непогребенными вас бросаю. Не могу, не за себя боюсь – дитё невинное на мне теперь. Зла не держите и не преследуйте нас. Живым - жить, мёртвым – лежать.
Бледная как стена женщина с ввалившимися глазами перекрестилась, встала и, не оглядываясь, пошла в лес, проваливаясь в снегу и опираясь на сулицу.
Яндекс-карты вам для ориентации
***
Силы свои Лукерья явно переоценила – через несколько часов она уже совершенно выбилась из сил. Всё-таки идти через зимний лес не на ртах[3] и здоровому человеку не просто, а тут – раненная девушка.
[3] На ртах – на лыжах.
Луша то проваливалась в снег до колен, то продиралась через кусты, то промочила ногу, провалившись в незамёрзший ручей, то больше часа обходила глубокий овраг. А уж когда стемнело – а это произошло довольно быстро - темпы передвижения вообще упали до черепашьих. Но Луша и не думала останавливаться – ужас гнал её вперед, и она готова была идти хоть ощупью.
Ждан же чувствовал себя как в бреду. Он то забывался тревожным сном, то просыпался. Из «слинга» ему ничего не было видно, кроме иногда мелькавшего ночного неба, зато звуки сводили с ума. Он никогда не был в лесу – ни в прошлой жизни, ни в этой – и сейчас ему казалось, что он угодил в страшную сказку с Бабой Ягой. Лес оказался полон звуков – шумели деревья, посвистывал ветер, похрустывал хворост, поскрипывал снег. Кричали новые птицы и… И выли ночные звери.
Хуже всего было то, что от постоянных нагрузок рана Луши никак не закрывалась, и кровь постоянно сочилась. А голодные волки чуют подранков за несколько вёрст – о чём Луша, по своему обыкновению непрестанно болтая, сама и сообщила Ждану. Теперь он не мог отделаться от впечатления, что с каждым разом волчий вой звучит всё ближе и ближе.