Сезон дождей и розовая ванна
Шрифт:
— Не совсем… Наши отношения кончились ещё там, и я с отчаяния взяла да уехала… Вот так здесь и оказалась.
— Просто не верится, что нашёлся мужчина, бросивший такую красавицу. Только полоумный отказывается от сокровища.
— Да он женатый был, и с детьми…
— Ты, наверно, в фирме работала? И соблазнил тебя начальник, да? Небось немолодой уже…
— Не угадали! Молодой, чуть старше меня. И никакой не начальник, а художник.
— Художник? Картины писал?
— Нет, художник-декоратор, на телевидении работал. А я принимала участие в телевизионных спектаклях.
— Вон оно что! — Гисукэ вытаращил глаза. —
— Просто начинающая актриса. Меня пригласили на телевидение вместе с группой студийцев из театра современной драматургии. Ну, этот парень, декоратор, влюбился в меня, я и не устояла… А кончилось всё плохо. Дома узнали, отец — он педагог, строгий такой — пришёл в ярость. Я от горя совсем потеряла голову, убежала из дому. Поехала куда глаза глядят, без всякой цели… Пока добралась сюда, деньги кончились. Мне тогда было наплевать, я ведь собиралась покончить с собой, чтобы показать им всем… — Тут Кацуко, прислушавшись к шуму воды, вскочила. — Ой, как бы ванна не переполнилась! — Через несколько минут она вернулась с мокрыми по локоть руками и поторопила его: — Ванна готова, давайте выкупаемся.
Гисукэ в гостинице уже купался, но отказаться показалось неудобным. И он последовал за Кацуко. Ванная комната была выложена кафелем. В углу — просторная, европейского типа, розовая ванна. Высокое окошко и лампу под потолком застилал пар.
Вытянутая в длину, напоминающая гроб европейская ванна не очень-то нравилась Гисукэ. Лезть в неё ему совсем не хотелось, но отступать было поздно. Он сбросил кимоно, погрузил ноги в воду и с грустью подумал о солидных японских ваннах из кипарисового дерева. А эта — пластиковая, да ещё розовая. В таких купают младенцев. Чтобы всё тело погрузилось в воду, надо лечь на дно, словно какая-нибудь камбала. Да и лежать как-то неприлично — всё открыто. Никакого удовольствия. Он собрался было выскочить, но в этот миг дверь распахнулась.
В облаках белого пара возникла женщина, нагая и белая, словно обкатанная морем жемчужина.
9
Гисукэ Канэзаки вернулся в Мизуо на следующий день перед обедом. В редакционной комнате его встретил Гэнзо Дои, похожий, как всегда, на снулую рыбу.
— Ну, как съездили, господин директор? Удалось что-нибудь выяснить?
Гисукэ, лучезарно улыбаясь, сел за стол.
— Вроде бы никаких перемен не предвидится.
— Вот как?
— Понимаешь, встретился я с Тадокоро. Не стал ходить вокруг да около, спросил напрямик, что в провинциальном комитете партии думают о выдвижении Хамады на третий срок. При этом наблюдал за выражением его лица. Он и бровью не повёл, дело решённое, говорит. В свою очередь спросил меня, нет ли каких-нибудь других мнений в Мизуо.
— Значит, беспокоиться нам не надо?
— По-моему, всё в порядке. Правда, председатель комитета отсутствовал, но уж Тадокоро знает, что говорит. Так что нечего нам трепыхаться.
— А не может это быть хорошо рассчитанной игрой?
У Дои возникли сомнения, это естественно. Этот флегматик — человек осторожный. Но он ведь не видел Тадокоро, не мог непосредственно почувствовать атмосферу встречи.
— Знаешь, как я проверяю, лжёт человек или не лжёт? — сказал Гисукэ и принялся описывать свой метод проверки: — я внимательно смотрю собеседнику в глаза и слежу за его реакцией. Сколько бы он ни
— Господин Тадокоро так и сказал, что не встречался с Мияямой?
— Не прямо. Но из разговора это стало понятно. Про Мияяму — встречались они или нет в последнее время — я не спрашивал. А то получилось бы, что я в панике примчался в Кумотори на разведку. Не хочу, чтобы он подумал, будто я места себе не нахожу из-за паршивца Мияямы.
— Я понимаю вас, господин директор, вы не хотите уронить своё достоинство.
— В том-то и дело! Про Мияяму я не спрашивал, но окольными путями старался выведать, что к чему. Ничего подозрительного не почувствовал. Да если бы такая встреча состоялась, Тадокоро упомянул бы об этом.
— Хорошо, если так. Значит, слухи, которые вам передали хозяева "Дзинъя", распространяют сторонники Мияямы. Они интригуют вовсю. Вчера я походил по городу, поинтересовался, что говорят. И знаете, меня удивило, насколько широко распространились такие слухи.
Гисукэ это не обеспокоило. Выражение его лица оставалось безмятежным.
— Лихорадит Мияяму, вот и всё! Пускает слухи, как пробные шары. А вдруг что-нибудь выгорит! Мы, конечно, должны быть настороже, но не более того. А главное, надо твёрдо стоять за избрание Хамады на третий срок. Если мы не сдадим своих позиций, пробные шары разобьются вдребезги. Без поддержки провинциального комитета ничего Мияяма не сделает.
— Господин директор, я вижу, вы не зря съездили в Кумотори. У вас уверенность появилась.
— Тебе так кажется?
— Да… Настроение у вас… ну, безмятежное, что ли…
Гисукэ всё ещё не мог успокоиться. Он до сих пор всей кожей ощущал близость молодого женского тела.
— Значит, вы, господин директор, вчера до позднего вечера беседовали с заместителем председателя провинциального комитета? — тупо глядя перед собой, спросил Гэнзо Дои.
— Нет, у него вечер был занят, так что беседа длилась недолго. Но мы договорились, что в следующий раз вместе пообедаем.
Гисукэ оживился ещё больше. Теперь можно будет частенько ездить в Намицу под предлогом встречи с Тадокоро. А кроме Тадокоро есть и другие партийные боссы…
— Я, значит, теперь буду стараться, — промямлил Гэнзо Дои. — Следить буду за сторонниками Мияямы. Посмотрю, что они делают, и всё такое… А Хамада, он мне не понравился позавчера, поведение его настораживает. Как я уже докладывал, не был он до конца откровенным. Если бы он чётко высказался, тогда мы могли бы не беспокоиться. А он вот не хочет, чтобы наша газета писала о его планах, если он снова будет мэром… Да-а… не хочет. Вот и получается, что нельзя нам быть беззаботными.