Сезон тропических дождей
Шрифт:
Но слава богу, не Голопятова определяет политику посольства СССР в Дагосе. Так почему же вы забываете о нас? Я знаю, что большинство совгражданок относятся к своему Отечеству преданно, тоскуют по нему, порой отчаянно, до слез, до стона, не хотят терять связи с ним — ведь ко всему прочему там и родители, там и родственники, и друзья. Эти женщины всегда готовы для Отечества быть полезными. А их стремлением иногда вроде бы пренебрегают. Как можно! Вот вам пример. К Новому году к вам в колонию Аэрофлот доставляет елку, настоящую русскую елку, которую наши дети никогда
Докладная Антонова с «монологом» Сони привела в восторг обычно сдержанного Кузовкина.
— Умница! — говорил он, расхаживая по кабинету. — Как-никак, а приучаем мы нашу молодежь смотреть на жизнь с позиций государственных, политических. В самую точку попала! Права эта ваша бывшая Криворучко. Промашку допустили, и нужно дело исправлять…
Посол поручил Антонову привлечь Софи де Медейрос к работе культурного центра посольства — пускай занимается своими товарками-совгражданками. А Голопятову распорядился вызвать на «соответствующую» беседу и предупредить: еще один подобный факт неуважения к африканцам и их женам, и будет немедленно отправлена в Союз как непригодная к работе за рубежом.
На другой же день Антонов вызвал к себе Голопятову и с искренним удовольствием, близким к злорадству, сообщил о грозном предостережении посла.
14
— Только на одну минуту! — сказала молоденькая сестра и для пущей убедительности подняла свой черный, поблескивающий, словно отполированный, палец.
Антонов осторожно постучал в дверь палаты, но никто не ответил. Снова постучал — молчание. Он легонько толкнул дверь и увидел лицо больной — веки были опущены. Спит!
«Надо уходить», — подумал Антонов. Но Тавладская неожиданно открыла глаза. Секунду смотрела в сторону двери, и вдруг на ее губах проступила легкая улыбка.
— Входите! — сказала она по-русски. — Я не сплю!
Штора на распахнутом настежь окне от дуновения ветра дрогнула и чуть сдвинулась в сторону. Прямой и острый луч вечернего солнца пробился сквозь зелень сада, проник в комнату, коснулся лица женщины, мгновенно изменив его, — наполнил светом ее глаза, позолотил щеку, раздробился на рассыпанных по подушке густых волосах, и они вдруг стали металлически блестящими, был высвечен каждый волосок, казалось, что локоны женщины отлиты из темной бронзы.
Антонову вдруг захотелось коснуться этих волос рукой.
— Я решил, мадам Тавладская, заглянуть к вам, проведать…
— Спасибо! — сказала женщина. — Мне лучше!
Сделала легкое движение рукой в сторону дивана:
— Садитесь!
Но он не сел, а раскрыл свой портфель и вытащил из него две небольшие пузатенькие баночки. Поставил на тумбочку рядом с кроватью.
— Что это? — удивилась она.
— Мед.
— Мед? — Тавладская оторвала голову от подушки, протянула руку к тумбочке,
— Русский мед? Неужели прямо из России?
— Оттуда. Нам в посольство прислали.
— Просто чудо! Я еще никогда не пробовала настоящего русского меда! — Снова взглянула на этикетку, прочитала: «Цветочный»!»
Задумчиво скосила глаза к окну:
— …Представляете себе, березовая роща и рядом просторный луг в пахучей цветочной пестроте и пчелы над цветами… А внизу, над обрывом, течет Ока…
— Почему именно Ока?
Она поставила баночку на тумбочку, не глядя на Антонова, сказала:
— На Оке под Калугой родились мои прадеды.
Помолчали.
— Вы бывали в Советском Союзе?
Женщина качнула головой:
— Нет…
— Ваш дядя сказал мне, что вы родились в Китае.
Она кивнула:
— Это так. Но я даже не знаю, где моя настоящая родина. Скорее там, в России, на Оке. Для моих родителей, для моего деда Китай был всегда чужой землей.
Они опять помолчали. Антонов вдруг вспомнил, как Соня сказала о Тавладской: «Она же своя!» Действительно, когда она говорит, в ней трудно признать иностранку, только вот картавость в речи старомодная.
— Вы говорите по-русски так, будто всю жизнь прожили в Москве.
Ее лицо посветлело. Комплимент ей был приятен.
— Спасибо! Просто я всегда выписывала русские книги и журналы.
— …И еще очень вам идет ваше милое грассирование, — решился он на новый комплимент. — Прямо-таки из петербургского салона.
Тавладская улыбнулась, задумчиво потрогала пальцами край простыни.
— …Моя прапрапра…бабушка однажды на балу танцевала с Пушкиным…
Открылась дверь, и в палату решительно вошла дежурная сестра вместе с санитаркой, которая несла эмалированный тазик со склянками и шприцем.
— Месье, ваше время закончено! — строго сказала сестра.
Он поспешно поднялся.
— Извините! — взглянул на сестру и уже по-французски сообщил ей: — Завтра утром к мадам приедет рентгенолог.
— Рентгенолог? — удивилась сестра. — Откуда?
— Из военного госпиталя.
Сестра неуверенно качнула головой:
— Чужого рентгенолога наша больница оплачивать не будет.
— Он денег не потребует.
В разговор вмешалась Тавладская:
— Но я уже сообщила, что за все буду платить сама.
Сестра бросила на нее недоверчивый взгляд:
— Вы представляете, мадам, сколько это будет стоить? — И простодушно посоветовала: — Лучше, если оплатит ваше русское посольство. Ведь обычно счета за всех ваших мы посылаем прямо в посольство. Почему же вам, мадам, платить самой?
Тавладская со смехом взглянула на Антонова и прокомментировала по-русски:
— Вот видите, меня уже сделали «вашей». Я не возражаю!
Солнце стремительно нырнуло в океан, и сразу стало темно. На главной магистрали зажглись желтые светильники, наполнив окружающий мир ярким, празднично радужным светом.