Сезонная любовь

Гоник Владимир Семенович

"Ну и жизнь!" - думал Пряхин, ошалев от пестроты и разнообразия. Но и здесь, среди толчеи и сутолоки, неотвязно сверлила мысль: "Сперва зубы, потом курорт, а после - дом!".

По приезде на другой день Тимка, сосед по комнате, получил аванс и устроил праздник. Надо сказать, общество в комнате подобралось на славу, впрочем, как в других комнатах, в бараке и вообще в городке.

Тимка был тугой крепкий парень, строивший из себя блатного. Пуще всего он боялся, что его не сочтут отпетым,

и потому украсил себя татуировками сверх меры и держался так, вроде он вор в законе, хотя на деле был шпаной; целый день он матерился, бренчал на гитаре и утробным жестяным голосом напевал лагерные песни.

Был в комнате еще бродяга без роду, без племени - Проша, и был один брюнет-ученый, то ли физик, то ли химик - Пряхин не разобрал. Ну и сам Пряхин, конечно. Комната на четверых - жильцы-соседи...

Проша был известной личностью, местная знаменитость: он вербовался каждый год, после сезона подавался на зиму в теплые края - в Среднюю Азию, на Кавказ, где обретался без дела до нового сезона. Он был толст, сонлив, жмурился благодушно, но маленькие цепкие глаза на заплывшем лице смотрели колко, как у зверя.

Физик-химик был странной фигурой, хотя здесь видели всяких: часами он стучал руками по дереву, набивал мозоли для каратэ. Он носил бороду, в разговоры не вступал и ни во что не вмешивался; почти все время он лежал на постели и читал маленькие иностранные книжки в ярких глянцевых обложках. Ко всему он не пил и не играл в карты. Но задирать его было нельзя, даром что худ и бледен и по виду книжный червь; двое здоровенных жлобов полезли к нему в туалете и сами были не рады: через секунду оба валялись на полу, никто даже глазом не успел моргнуть. Все называли его академиком.

"Сколько народу всякого!" - думал Пряхин, озираясь. После пляски у доски объявлений его определили весельчаком. Пряхин не возражал: веселых любили. И уже сам он для прочности время от времени подогревал общее мнение: то споет не своим голосом, то взбрыкнет потешно, охлопает себя по-цыгански ладонями или пустится в пляс, дурачась и ломая коленца.

Итак, Тимка получил аванс и устроил праздник.

– Академик, ты будешь?
– спросил он у физика-химика, но тот не ответил, молча покачал головой, не отрываясь от книги.

– Хозяин - барин, - покивал на него бродяга Проша.

– А ты?
– мрачно повернулся Тимка к Пряхину.

– Я завсегда с народом, - мелко хохотнул Пряхин и на месте отбил чечетку.

Проша зазвал Толика, приятеля из соседнего барака, тот привел четверых женщин, живущих в комнате по соседству. Все уселись на койках вокруг стола, лишь физик-химик лежал безучастно и, казалось, был поглощен чтением.

– Мужчина, а вы что же?
– обратилась к нему одна из женщин, но тот не ответил, продолжал читать.

За столом все переглянулись.

– Подруливай к нам,

академик, - предложил Пряхин, чтобы развеять зреющую обиду.

– Я не пью, - ответил физик-химик.

– Брезгует, - заметил приглашенный Толик.
– Еще надо проверить, что он там читает. Не по-нашему написано.

– Проверяй, - физик-химик протянул ему книгу в яркой обложке.

– А мне ни к чему. Кому надо, те проверят.

– Ну так сбегай, скажи, - предложил физик-химик и уткнулся в книгу.

– Отдыхай, мужики! Отдыхай!..
– встрял бодро Пряхин с одним умыслом: не дай Бог испортят праздник.

– Подумаешь, строит из себя, - обиженно проворчал Толик.
– Все мы здесь сезонники.

– Не скажи, - заметил Проша.
– Я среди сезонников всяких встречал. И кандидатов, и докторов... Мало ли что кому надо, у каждого свое...

– Мужики, мы это... не по делу...
– снова вмешался Пряхин.
– Пущай себе читает. Он нам не мешает, мы ему. Поехали...

Они выпили, посидели и снова выпили, стало легко, уютно, накатилось блаженное тепло, и голоса загалдели сбивчиво, вразнобой, как и положено в застолье.

– Хорошо сидим, - радовался Пряхин и улыбался радушно всем, соглашался с каждым - кто бы что ни сказал.

Женщины раскраснелись, громко, жеманно смеялись, кокетничали, но не все, правда, одна сидела спокойно, улыбалась слегка и не хохотала, как прочие. Потому Пряхин и заметил ее.

Волосы темные, лицо живое, но проглядывала в нем давняя усталость, точно жила весело, безоглядно, а потом притомилась, и горести одолели. Конечно, она прошла огонь и воду, Пряхин сразу определил, как говорится, невооруженным глазом: жила - не скучала и хлебнула сполна.

Пряхин заметил, как отбрила она Тимку, когда тот приобнял ее, усмехнулась спокойно:

– Тимофей, ручки у вас шаловливые...

Тимка мотнул головой, словно боднул кого-то, но руки отнял. Позже его развезло, он смотрел на всех пристально, не мигая, и однажды в общем гомоне обратился к соседке:

– Я на тебя глаз положил...

– Очень тронута, - отозвалась она насмешливо.

– Не ломайся, - он положил руку ей на колено, она встала.

– Подвиньтесь, я пересяду, - обратилась она к сидящим напротив; за столом все притихли.

– А ну, сядь!
– с угрозой сказал Тимка, беря ее руку.

– Ну что ты, Рая, подумаешь...
– укорила ее одна из женщин.
– Что особенного?

– Сядь, кому сказал?!
– злобно повторил Тимка.

Все видели: он не угомонится, пока она не сядет, но она не садилась, нашла коса на камень. Все молчали и не двигались.

– Хорошо сидим, братцы!
– вскинулся в тишине Пряхин, выскочил из-за стола, бойко охлопал себя ладонями:

С неба звездочка упала

Прямо к милому в штаны.