Сфера
Шрифт:
– Засыпаю по часу, – сказала Мэй.
– Ну, – сказал Фрэнсис, – а это сокращает отходняк с часа до пятнадцати минут.
Он протянул ей стакан. Мэй заглянула внутрь, подумала, как это грустно, это ежевечернее саке, затем поняла, что завтра и сама попробует.
Он смотрел куда-то между ее животом и локтем.
– Что?
– Талия у тебя незабываемая.
– Чего? – спросила Мэй; оно того не стоит, не может оно того стоить – быть с этим человеком, который говорит такие вещи.
– Да нет! – сказал он. – В смысле, она так прекрасна. Эти линии, и как она гнется, будто лук.
И его руки описали контуры ее талии, нарисовали в воздухе большую «С».
– У тебя есть бедра и плечи. Мне нравится. Да еще такая талия. – Он улыбнулся ей в глаза, словно и не догадывался, до чего странна подобная прямота. Может, ему все равно.
– Спасибо, наверное, – сказала Мэй.
– Это правда комплимент, – сказал он. – Эти изгибы созданы, чтоб на них руки класть. – И он изобразил, как его ладони ложатся ей на талию.
Мэй постояла, глотнула из стакана, подумала, не слинять ли. Но ведь он сделал ей комплимент. Отвесил неприличный, неловкий, но очень прямолинейный комплимент, и она знала, что никогда этот комплимент не забудет, и от него ее сердце уже заскакало иноходью.
– Хочешь посмотреть что-нибудь? – спросил Фрэнсис.
Еще не обретя дар речи, Мэй пожала плечами.
Фрэнсис полистал опции. Доступ был практически к любому фильму и телепрограмме, дошедшим до наших времен, и еще пять минут они отмечали, что бы посмотреть, а потом придумывали что-нибудь другое, такое же, но лучше.
– Слышала последнее Ханса Уиллиса? – спросил Фрэнсис.
Мэй решила остаться, решила, что рядом с Фрэнсисом ей приятно. Здесь она обладает властью, и эта власть ей нравится.
– Нет. Кто это?
– Музыкант, в кампусе живет? На той неделе целый концерт записал.
– Уже вышел?
– Нет, но если среди сфероидов будет высокий рейтинг, могут и выпустить. Давай поищу.
Он поставил запись, деликатную фортепианную пьесу – точно дождь начинается. Мэй выключила люстру; серое свечение монитора омывало Фрэнсиса призрачным светом.
Она заметила толстую кожаную книжку, взяла.
– А это что? У меня в номере такого нет.
– А, это мое. Альбом. Просто фотки.
– Семейные? – спросила Мэй, а потом вспомнила его тяжкую историю. – Прости. Это я зря так сказала.
– Нормально, – ответил он. – Они, в общем, семейные. Братья-сестры там тоже где-то есть. Но больше я и опекуны. Хочешь посмотреть?
– Ты это держишь в «Сфере»?
Он забрал у Мэй альбом и сел на кровать.
– Нет. Обычно он дома, но я привез сюда. Хочешь? В основном тоску нагоняет.
Фрэнсис уже раскрыл альбом. Мэй села рядом и стала смотреть, как он перелистывает. На страницах мелькал Фрэнсис в скромных гостиных, залитых янтарным светом, в кухнях, иногда в парке аттракционов. Опекуны всегда в расфокусе или за кадром. Открылась фотография, где Фрэнсис сидел на скейтборде, глядя в камеру сквозь громадные очки.
– Материны, наверное, – сказал он. – Ты глянь на оправу. – Он пальцем обвел круглые линзы. – Это ведь женские, да?
– По-моему, да, – сказала Мэй, глядя в детское лицо Фрэнсиса. Та же открытость, тот же выдающийся нос, та же полная нижняя губа. На глаза у Мэй навернулись слезы.
– Что-то я не помню таких очков, – сказал он. – Не знаю, откуда взялись. Единственная версия – мои обычные разбились, а это ее, и она дала мне поносить.
– Ты симпатичный, – выдавила Мэй. Ей хотелось выплакать всю душу.
Фрэнсис щурился на портрет, будто надеялся отыскать некие разгадки, если подольше посмотреть.
– Где это? – спросила Мэй.
– Без понятия.
– Ты не знаешь, где жил?
– Ни малейшего. Даже фотографии – уже редкость. Не все опекуны дают фотки, но если дают, то такие, по которым их не вычислить. Ни фасадов дома, ни адресов, ни названий улиц, никаких достопримечательностей.
– Ты серьезно?
Фрэнсис посмотрел на нее:
– Опека так устроена.
– Почему? Чтоб ты не смог вернуться?
– Правила такие. Ну да, чтоб не вернулся. Они тебя держат год, на этом все, и они не хотят, чтоб ты опять заявился к ним на порог, особенно когда ты уже старше. Дети разные, бывают тяжелые случаи, и семьям приходится думать, что будет, когда детки подрастут и их выследят.
– Я и не знала.
– Ага. Система дикая, но смысл есть. – Он допил саке и пошел сменить музыку.
– Можно посмотреть? – спросила Мэй.
Фрэнсис пожал плечами. Мэй полистала, ища опознавательные знаки. Но на десятках фотографий – ни адресов, ни домов. Либо интерьеры, либо анонимные задние дворы.
– Наверняка кто-то был бы рад, если б ты проявился, – сказала она.
Заиграла другая песня – старый соул, Мэй не помнила названия. Фрэнсис сел рядом.
– Может быть. Но это против уговора.
– И ты не пытался? Есть же распознавание лиц…
– Не знаю. Пока не решил. Я для того это сюда и принес. Отсканирую завтра, погляжу. Может, найду кого. Но вообще я ничего особо не планирую. Пару дыр заполнить.
– Ты имеешь право знать хотя бы какие-то базовые факты.
Мэй полистала альбом и остановилась на портрете Фрэнсиса – не старше пяти, маленький, по бокам две девочки лет девяти-десяти. Конечно, сестры, которых убили, и Мэй хотела посмотреть на них, хотя не понимала отчего. Неохота подталкивать Фрэнсиса к разговору; ясно, что лучше промолчать, он сам должен начать эту беседу, а если вскоре не начнет, надо перевернуть страницу.
Он ни слова не сказал, и Мэй перелистнула; накатило сочувствие. Она слишком сурово с ним обходилась. Он рядом, она ему нравится, он хочет быть с ней, он самый грустный человек на земле. И Мэй в силах это изменить.