Сфера
Шрифт:
– Как датчики дыма, только для людей, – сказал Стентон.
– Именно. Датчик дыма срабатывает, если чует хотя бы небольшое повышение концентрации углекислого газа. Тут то же самое. Я, собственно, установила датчик в этом зале и хочу показать вам, что видит он.
На экране у нее за спиной возникла фигура, размером и формой как Финнеган, но без лица – голубая тень, повторяющая ее движения.
– Значит, это я. Теперь смотрите, как я двигаюсь. Если я хожу, датчики понимают, что все в норме.
Тень оставалась голубой.
– Если я режу помидоры, – сказала Финнеган, показывая, как режет воображаемые помидоры, – то же самое. Все нормально.
Фигура, голубая тень, передразнила Финнеган.
– Но смотрите, что происходит, если я проявляю агрессию.
Финнеган рубанула руками, как будто ударила ребенка. На экране ее призрак тотчас порыжел, и заорала сирена.
Сирена верещала, ритмично пульсируя. Слишком громко для презентации, подумала Мэй. Глянула на Стентона – глаза у него округлились и побелели.
– Выключите, – сказал он, еле сдерживая ярость.
Финнеган не расслышала и продолжала рассказывать, словно сирена – естественный элемент презентации, вполне уместный:
– Это, как вы понимаете, сигнал тревоги, и…
– Выключите! – взревел Стентон, и на сей раз Финнеган расслышала. Заерзала пальцами по планшету, ища кнопку.
Стентон взирал на потолок:
– Откуда звук? Почему так громко?
Сирена не умолкала. Половина зрителей зажимали уши руками.
– Выключите сию секунду, или мы уходим, – сказал Стентон и поднялся, в бешенстве поджав губы.
Финнеган наконец отыскала кнопку, и сирена утихла.
– Это была ошибка, – сказал Стентон. – Нельзя наказывать тех, кому продаете. Понимаете вы меня?
Глаза у Финнеган одичали, задрожали, наполнились слезами.
– Да, я понимаю.
– Могли бы просто сказать, что здесь включается сирена. Включать сирену не обязательно. Таков ваш сегодняшний урок по бизнесу.
– Спасибо, сэр, – сказала она, стискивая руки до побелевших костяшек. – Мне продолжать?
– Я не знаю, – сказал Стентон, по-прежнему гневаясь.
– Продолжайте, Финнеган, – сказал Бейли. – Только в темпе.
– Хорошо, – дрожащим голосом сказала она. – Суть в том, что датчики устанавливаются в каждой комнате – они запрограммированы понимать, каковы границы нормы и что такое аномалия. Едва случается аномалия, срабатывает сирена, и в идеале она одна прекращает или замедляет происходящее в комнате. Между тем правоохранительные органы получают оповещение. Можно подключить систему так, чтобы оповещение приходило и соседям, поскольку они ближе и быстрее всех смогут вмешаться и помочь.
– Ладно. Я понял, – сказал Стентон. – Переходим к следующему. – Он имел в виду «переходим к следующему соискателю», но Финнеган с восхитительной решимостью не отступила:
– Разумеется, в сочетании все эти технологии обеспечат соблюдение поведенческих норм в любом контексте. Подумайте о тюрьмах, о школах. К примеру, у нас в старших классах было четыре тысячи человек, а хулиганов всего двадцать. Наверное, если бы учителя пользовались ретинальным интерфейсом и могли за милю разглядеть студентов, помеченных красным, хулиганство сошло бы на нет. А датчики указывали бы на антиобщественное поведение.
Стентон откинулся на спинку кресла, большими пальцами зацепившись за шлевки. Он снова расслабился.
– Я вот думаю: столько преступлений совершается, столько происходит беспорядков лишь потому, что нам приходится отслеживать слишком многое, правда? Множество локаций, толпы людей. Если сконцентрироваться на отклонениях, эффективно их выявлять, помечать и отслеживать, мы сэкономим массу времени и лишней работы.
– Именно так, сэр, – сказала Финнеган.
Стентон смягчился и, взглянув на свой планшет, увидел, надо думать, то же, что и Мэй на запястном мониторе: Финнеган и ее программа оказались необычайно популярны. Больше всего сообщений приходило от жертв всевозможных преступлений: женщины и дети, над которыми издевались дома, говорили самоочевидное: «Жаль, что этого не было десять лет назад, пятнадцать лет назад. По крайней мере, – так или иначе говорили все они, – подобные вещи больше никогда не повторятся».
За столом Мэй ждала бумажная записка от Энни: «Можешь со мной увидеться? Напиши «сейчас», когда сможешь, встретимся в туалете».
Через десять минут, сидя все в той же кабинке, Мэй услышала, как в соседнюю зашла Энни. Мэй вздохнула с облегчением, когда Энни сама протянула ей руку дружбы; Мэй была счастлива, что Энни снова так близка. Теперь можно все исправить, и Мэй намеревалась так и поступить.
– Мы одни? – спросила Энни.
– Звук выключен на три минуты. Что стряслось?
– Ничего. Это «Прошедшее совершенное». Мне уже капают кое-какие результаты, и они сильно напрягают. А завтра всё опубликуют, и я подозреваю, что будет еще хуже.
– Погоди. Что они такого нашли? Я думала, они где-то в Средневековье начинают.
– Они и начали в Средневековье. Но даже тогда что по отцовской линии, что по материнской там сплошь чудовища. Я даже не знала, что у британцев были ирландские рабы, а ты?
– Не-а. По-моему, нет. Белые ирландские рабы?
– Тысячи. Мои предки были бандитские главари, что ли. Ходили в набеги на Ирландию, привозили рабов, продавали по всему миру. ****** [33] какой-то.
– Энни…
– И они там уверены, это я знаю, они тысячу раз перепроверили так и эдак, но вот я, по-твоему, похожа на потомка рабовладельцев?
– Энни, кончай себя гнобить. Это случилось шестьсот лет назад – при чем тут ты? Наверняка у всех в роду есть темные пятна. Не надо к этому так лично.
– Ну да, но это ведь как минимум неловко. Выходит, что это часть меня, – по крайней мере все мои знакомые так решат. И для всех, с кем я еще познакомлюсь, это будет часть меня. Они станут со мной встречаться, разговаривать со мной, но во мне будет и такая вот часть. На меня наляпали этот новый слой, и, по-моему, так нечестно. Это как если бы я узнала, что твой папа – бывший куклуксклановец…
33
Страх, ужас и кошмар.