Сфинкс
Шрифт:
Я решил, что это один из тех дешевых экстрасенсов, которые паразитируют на старых европейских общинах. Мужчина заметил отвращение на моем лице.
— Множество извинений, и позвольте объясниться. Меня зовут Деметрио аль-Масри. Я коронер из городского морга. Примите мои соболезнования, месье Уарнок. Простите, что беспокою, но я должен вам кое-что сказать.
— Вы работали в ту ночь? — спросил я.
— Вот именно. Тут есть одна странность. Вы позволите говорить откровенно?
— У меня складывается впечатление, что вас не остановить.
—
Мимо нас прошел кто-то из скорбящих и приподнял шляпу. Аль-Масри понизил голос:
— Месье Уарнок, моя тяжелая обязанность и мой долг сообщить вам, что, когда тело вашей жены поступило в морг, в нем не хватало нескольких внутренних органов.
На его мрачном лице было выражение беспокойства, словно он, выкладывая эту информацию, совершал тяжкое преступление. Я пытался осмыслить факты, и мои мысли бешено понеслись по кругу.
— Вы хотите сказать, что было произведено вскрытие?
— Я хочу сказать, что органы изъяли до того, как тело попало в руки правосудия.
У меня закружилась голова, и я привалился к надгробию. Мысль, что над Изабеллой надругались подобным образом, вызывала отвращение.
— Невозможно, — пробормотал я. — А вам-то что нужно? — Подозрение, что аль-Масри намерен сшибить деньги, не покидало меня.
— Ужасно приносить такие дурные известия, — продолжил он. — Но должен вам сообщить, что у нее не хватало печени, желудка, кишечника и сердца. Мне всего лишь раз пришлось наблюдать нечто подобное — и то двадцать лет назад. Примечательно, что жертва была египтологом — женщиной возраста примерно вашей жены.
— Сердце Изабеллы исчезло?
Аль-Масри снова стал нервно озираться.
— Давайте договоримся: пусть все будет выглядеть так, словно я просто приношу вам соболезнования. В Египте даже статуи имеют уши.
— Почему же вы не подали рапорт?
— Потому что мои отношения с начальством и без того напряженны. Не хотелось бы осложнять их еще больше. Вы меня понимаете?
Я кивнул:
— Прекрасно понимаю.
Он придвинулся ближе и прошептал:
— Вам что-нибудь известно об искусстве мумификации?
— Немного.
— В таком случае вы знаете, что именно этим органам древнеегипетские жрецы придавали особое значение. Они укладывали их в канопы — погребальные сосуды — и запечатывали пробкой, символизирующей бога, оберегающего умершего на пути в царство теней. Не понимаю одного: почему вместе с остальным было изъято сердце. По традиции его оставляют в теле, поскольку оно требуется для совершения древнего ритуала взвешивания сердца. Без него ваша жена лишается возможности перейти в загробный мир. И обречена, как выражаются христиане, на существование в чистилище.
— Но почему кому-то пришло в голову совершить такое омерзительное преступление? Моя жена была католичкой. — Согласен, замечание не очень уместное, но я был слишком потрясен абсурдностью признания аль-Масри, а он был расстроен тем, что в краже присутствовал религиозный подтекст.
— Я мусульманин-суннит, а мой дед — православный грек. В нашем городе религия — штука непростая. Надеюсь, дух вашей жены обретет покой. — И, попрощавшись, он исчез между могильными камнями.
Я еще помедлил в тени под шелестящими ветвями: чувство полной беспомощности словно приковало меня к кладбищенской дорожке. Неужели разумный человек мог верить в духовную сторону мумификации? И почему для такого осквернения выбрали тело моей жены?
6
Машина медленно двигалась по узким улочкам к вилле Брамбиллов. Я покосился на Франческу — ее лицо горестно застыло.
— Что произошло с телом Изабеллы после того, как на причале его забрала «скорая помощь»? — с трудом спросил я.
— Его отвезли в морг, а утром — в похоронное бюро. Брамбиллы быстро хоронят своих покойников. Такова семейная традиция.
— Вы уверены, что вскрытия не было?
— Послушайте, мы только что предали мою бедную внучку земле. Неужели обязательно говорить о подобных делах?
— Франческа, вы занимались организацией похорон, а я в это время находился в полиции. Мне необходимо знать, было вскрытие или нет? — настаивал я, решив добиться прямого ответа.
— Разумеется, нет! — огрызнулась Франческа. — Это имеет какое-то отношение к тому идиоту-чиновнику, который подходил к вам на кладбище?
Я думал, что она не заметила нашего разговора. Но Франческа проницательно смотрела на меня, и ее хрупкая фигура казалась еще меньше на внушительном красном сиденье «мерседеса». Я снова удивился, насколько она постарела с тех пор, как утонула Изабелла.
— Вы его знаете? — поинтересовался я.
— Александрия — это деревня. Деревня, населенная болтливыми и злокозненными обезьянами. Здесь много всяких истин, и многие из них опасны. Будьте осторожны, Оливер, иначе вам придется, подобно всем нам, сражаться за собственную истину.
Во дворе виллы стоял большой шатер, в котором находился длинный стол со всевозможной арабской и итальянской выпечкой. Молчаливые официанты во фраках подали кофе, все говорили только тихим шепотом. Я знал, что Франческе не на что устраивать поминки, но когда предложил ей денег, она оскорбилась. Фасад — это все, что осталось у многих в европейской диаспоре, но они всеми силами создавали иллюзию богатства и благополучия.
Я впервые обратил внимание на тех, кто пришел на похороны моей жены. Здесь была красавица Сесилия, сбившаяся с пути мать Изабеллы; как всегда элегантно одетые итальянские пенсионеры, составлявшие социальное окружение Франчески; недавно освободивший меня из александрийской полиции британский консул Генрис с женой. Когда мы познакомились, реакция Генриса на мой северный выговор была в высшей степени высокомерной, а узнав, что я женился на девушке из знатной александрийской семьи, он не счел необходимым скрывать изумление. Ни то ни другое не подогрело моих симпатий к нему.