Сфинкс
Шрифт:
— Почему я вижу во сне такие ужасы? — Изабелла расстроилась еще сильнее. — Вижу снова и снова.
— Вероятно, эта тема не дает тебе покоя, когда ты в напряжении. Ты боишься суда своих коллег.
— Но все это настолько четко: головной убор Осириса, его глаза, ужас ожидающего суда человека, жар от пылающих на стенах факелов. Говорю тебе, я словно переживала все это сама. Только не могу вспомнить.
— Похороненная память?
Казалось, Изабеллу еще сильнее напугала мысль, что все это уже было в ее жизни. Наконец она заговорила:
— Если это память, наверное, лучше, чтобы она так и оставалась похороненной. — Она быстро встала с кровати и, не одеваясь, подошла к столу.
— Тебе необходимо поспать.
— Я все равно не смогу заснуть. Займусь завтрашними планами — это поможет успокоиться.
Изабелла надела очки и включила настольную
Изабелла часто рассуждала о Ба, говорила, что для египтян Ба — это также символ индивидуальности, эмоциональных характеристик, даже моральных качеств, составляющих личность и вдохновляющих человека мыслей. Другими элементами были Ка — жизненная сила, которую считали духом, входящим в тело при рождении, Рен — имя, Шеут — тень, и Иб — сердце. Еще одним важным символом был Акх, обозначающий счастливый союз Ба и Ка, позволяющий покойному успешно перейти к загробной жизни, что возможно лишь в случае успешного соединения Ба и Ка в момент смерти. Если союз не состоялся, душа подвергалась уничтожению, что для древних египтян было равносильно аду, поскольку, по их понятиям, жизнь после смерти протекала в воображаемом параллельном мире, полном земных устремлений и удовольствий. Изабеллу подобная судьба пугала.
Я поднялся и подошел к столу, а в это время Изабелла сунула под промокательную бумагу маленький конверт. Движение было очень легким, к тому же из-за спины руки было плохо видно, и я даже усомнился, видел ли это на самом деле или только вообразил. Изабелла откинулась назад, улыбнулась и показала мне изображение астрариума, то самое, что накануне ночью лежало на полу.
— Узнаешь? Превосходное воспроизведение. Думаю, он так и выглядит на самом деле. Гарет просто гений.
— Не имею ни малейшего представления, — проворчал я и невольно подумал: гений или нет, но брат доказал свою полную несостоятельность — как физическую, так и финансовую. Я взял лист и вгляделся в рисунок. Изящные линии изображали острые зубья сцепленных шестерен, а другой ракурс показывал, как действует изнутри помещенный в деревянную раму механизм. Под рисунком находилась цепочка из шести символов или букв древнего алфавита. Раньше я их не замечал. — А это что такое? Не похожи на греческие. Неужели эпохи Птолемеев?
— Да. Только это шифр, составленный из иероглифов. Птолемеи пользовались любой возможностью, чтобы перекинуть мостик к верованиям древних египтян и таким образом узаконить себя. Я нашла свидетельство, что шифр мог стоять на самом механизме. Это фраза со стены совсем недавно открытого храма Исиды. Я попросила Гарета написать ее, поскольку он очень силен в головоломках.
— Ты разгадала ее? — невольно заинтересовался я.
— Есть кое-какие соображения. Но я подожду, когда астрариум окажется у меня в руках, прежде чем раскрывать мои теории такому цинику, как ты.
— Будь осторожна в отношении всего, что предлагает Гарет, — предостерег я жену, отдавая ей рисунок. — Он ужасный выдумщик.
Изабелла вскинула руки в шутливом отчаянии.
— Вот видишь? Неудивительно, что я с тобой не откровенничаю. Боюсь, что ты меня засмеешь.
— Пожалуйста, возвращайся в постель, — улыбнувшись, попросил я. Рассвет уже просачивался сквозь ставни, но, по моим расчетам, оставался еще час до того, как нам следовало вставать и ехать на погружение. Изабелла вздохнула, выключила настольную лампу и вприпрыжку бросилась через комнату. Скользнула в кровать рядом со мной, и я успокоился, почувствовав знакомую свежесть ее тела.
— Ты ведь будешь присматривать за Гаретом, правда? Он в тебе нуждается, хотя никогда в этом не признается.
— Конечно, буду, — ответил я, стараясь не обращать внимания на фаталистические нотки в ее голосе.
Мой брат Гарет родился через шестнадцать лет после меня, став нежданным ребенком уже стареющей матери. И хотя она обожала его всей душой, отец считал, что на склоне их лет мальчик был финансовой обузой. Я почти не знал Гарета, пока он был маленьким, но, наезжая домой, брал его в долгие прогулки по болотам и объяснял структуру камней, надеясь, что это пробудит в нем честолюбие и он достигнет большего, чем ждали от него родители. Мой план удался, потому что в двенадцать лет Гарет заявил, что будет пейзажистом. В те дни мы были близки, и я при каждом удобном случае ездил в Камбрию повидаться с ним. Но в шестнадцать лет брат стал неожиданно чуждаться и родителей, и меня. Бешено ссорился с матерью, по нескольку дней не разговаривал с отцом. Когда во время телефонного разговора со мной он впервые бросил трубку, я почувствовал опустошение от возникшего между нами отчуждения. В юном Гарете мне нравились безудержное воображение и доверие, но теперь его словно подменили какой-то мрачной, нелюдимой личностью. Когда он приехал в Лондон учиться в колледже, то был уже законченным наркоманом. Однако я всячески стремился помочь ему стать художником и открыто пытался вернуть его доверие. Но, несмотря на все мои усилия, когда брату становилось плохо, он обращался не ко мне, а к Изабелле, и мне так и не удалось восстановить наши прежние отношения.
Изабелла вздохнула и свернулась рядом со мной калачиком.
— Если со мной что-нибудь случится, Фахир знает, как поступить с астрариумом.
Я притянул ее к себе, ладонь скользнула ниже талии.
— Ничего не случится.
— Нет, Оливер, выслушай меня: ты должен не щадя оберегать астрариум. Если астрариум представляет собой именно то, что я о нём думаю, многие захотят им завладеть. Очень важно его сберечь. Не доверяй никому, кроме Фахира, прислушивайся к своей интуиции — твой природный дар подскажет тебе выход. Он верит в тебя, даже если ты не веришь в него. Астрариуму предначертан особый путь и уготовано место предназначения.
— Что ты хочешь этим сказать? — Я зевнул, испытывая усталость после долгого дня и досадуя, что вскоре придется вставать.
— Сама пока не знаю. В этом деле очень много загадок. Мы все поймем только тогда, когда я найду механизм. — Изабелла снова вздохнула. — Знаю только одно: найдя астрариум, мы подвергнемся величайшей опасности. Ты просто должен мне верить. Обещаешь?
Я кивнул и страстно ее поцеловал. Так часто бывает: легкие обещания легко даются. И теперь, бросая взгляд в прошлое, я размышляю: что было бы, если бы я принялся с ней спорить — доказывать, что иногда лучше оставить сокровища ненайденными, позволить древним страданиям и драмам мирно спать, не копаться в них и не вытаскивать на свет? Убедил бы я ее отказаться от погружения? Может, да, а может, нет. Но в те дни я был совсем другим человеком. И с высокомерием самоуверенной молодости, кое-чего достигшей в этой жизни, верил в то, что природа благоволит к тем, кто много работает, и что мы будем жить вечно.
Катер — маленькое рыболовецкое суденышко, названное владельцем без долгих раздумий «Ра-5», скорлупка со ржавой рубкой и кучей залатанных сетей на палубе — пыхтел навстречу приливу, раздвигая носом плотные поля водорослей, принесенных к берегу недавним штормом. Двоюродный брат Фахира Джамал, невысокий мускулистый мужчина лет под шестьдесят, с мозолистыми, в шрамах руками рыбака-трудяги, вел катер к прыгающему на волнах красному бую, обозначавшему место погружения. Он был хозяином судна и, как в очередной раз заверила меня Изабелла, состоял в береговой охране и мог обеспечить ей официальное разрешение на выход из порта и погружение. Я не знал, верить жене или нет. С лица Джамала не сходила улыбка, но в глазах мелькала тревога, и я догадался, что дело не обошлось без подкупа. Однако понимал, что вопросов задавать не стоит.