Сфинкс
Шрифт:
Рядом с Тотом, где перед троном Осириса должен был стоять умерший в ожидании суда, находились четыре канопы с изображением голов сына Гора. Горло беззвучно сжалось от непроизвольного рвотного спазма. Я знал, что канопы использовались для хранения мумифицированных органов умерших. Неужели в этих сосудах внутренности Изабеллы? Яркие краски и вертикальные линии иероглифов указывали на подлинность древних сосудов. Все представление было точно срежиссировано до мельчайших исторических деталей. Оно казалось ослепительно ярким и в то же время мрачным своей непререкаемой властностью, благодаря которой эта цивилизация с ее беспорядочным загробным миром столько веков сохраняла влияние. Цель древнего ритуала и усилия, затраченные на маниакально точное его воспроизведение, вызывали страх. Судя по сосредоточенности участников, они не сомневались в силе древней символики.
Трон Осириса представлял собой стоявший на возвышении золоченый стул, резьба на его основании изображала змей и шакалов. За спинкой застыли в профиль две фигуры — Исида и ее младшая сестра Нефтида, которые словно ждали, что вот-вот появится правитель подземного царства. На Исиде был искусно сшитый наряд, закрывавший кисти рук, с длинной юбкой. Золотой нагрудник был выгнут в виде женской груди, лицо — разрисованная маска, обрамленная длинным черным париком. В отличие от сестры другая богиня стояла без маски и почти обнаженная. Словно одна из них символизировала фальшь, другая — естество. Нефтиде было на вид лет двадцать. Я вгляделся в ее лицо, стараясь понять, уж не та ли это девушка, которая привела меня в катакомбы. Однако она ничем не напоминала Изабеллу.
Я медленно продвигался вдоль липкой стены, стараясь не наделать шума. Отступать было поздно, но я понимал, что меня ждет, если мое присутствие обнаружат. Кроме страха, я испытывал еще и любопытство. Человек в маске сокола — Гор — тихо затянул песню на неизвестном мне языке. Своей позой и фигурой он отдаленно мне кого-то напоминал. Роль Гора заключалась в том, чтобы ввести усопшего в ритуал. Но усопшего не наблюдалось. Видимо, этот усопший или усопшая пока не явились. К пению присоединились другие участники действа, и их гипнотический, монотонный речитатив, свиваясь, отражаясь от известняковых стен и сливаясь в единую ноту, буравил голову. Я пытался вспомнить точный порядок богов в настенных изображениях этого ритуала. Осирис сидел на троне справа от весов, за его спиной стояла Исида с сестрой. Но здесь Осириса не было, и трон оставался пустым. Гор и Тот находились рядом с весами, на которых взвешивалось сердце. Гор должен был называть грехи усопшего, а Тот их записывать. А что должен делать шакалоголовый Анубис? Я лихорадочно вспоминал, но ничего не приходило в голову. Не хватало еще одного бога, который в настенных изображениях всегда находился внизу композиции. Огромное, напоминающее крокодила существо щелкало зубами на лежавшее на весах сердце. Аммут — кажется, так ее звали. Да, точно, Аммут — пожирательница мертвых; она воплощала в себе все, чего боялись в реальной жизни в Древнем Египте. У нее была голова крокодила, туловище льва и бедра гиппопотама. Аммут должна была съесть сердце того, кого боги признавали виновным, и тем самым лишить его всякой надежды на загробную жизнь. Появится ли Аммут в подземелье? Хотя чудовище имело явно комичный вид, меня оно всегда чем-то тревожило: было нечто первобытно-пугающее в коварной свирепости и челюстях рептилии, которые только и ждали момента, чтобы разорвать грешника.
Вокруг послышалось громкое шуршание. Я метнул взгляд на сцену, но люди в масках остались равнодушными к какофонии. А та становилась все громче и громче, пока из глубины катакомб не хлынул поток, показавшийся сначала вихрем черных лохмотьев. Я в ужасе смотрел на шквал древних существ, летевших темной тучей подобно эмиссарам ада. В последний миг они отвернули, чтобы не столкнуться со стоявшими на возвышении людьми, и в меня ударил поднимаемый тысячами маленьких крыльев ураган. Существа проносились в нескольких дюймах. Летучие мыши. Лавина хлынула ко входу в тоннель. Я вжался в стену, чтобы маленькие злобные летуны не угодили в меня, и в этот момент почувствовал, как кто-то ухватил меня за шею. Я дернулся, но мне выкрутили за спину руки, и в плечо вонзилась игла. Я отпрянул, тщетно пытаясь освободиться, но напавший вывел меня на свет факелов и швырнул на колени. Факелы стали плеваться крохотными метеоритами пламени, и стоящие на возвышении медленно повернули ко мне головы. Мне показалось, что, двигаясь, они становятся выше ростом.
Вперед выступил Гор, его голова сокола была покрыта перьями, глаза-бусинки уставились на меня. Я хотел что-то сказать, но язык будто прирос к гортани, и я с опозданием понял, что меня накачали наркотиками. Но и наркотики не побороли вспышку страха, когда бог-птица спустился с помоста и его огромные шишковатые когти загрохотали по каменному полу. Это не на самом деле, не может быть на самом деле, повторял я себе, а во мне, словно эхо барабана в кошмаре, многократно отражался ужас.
Гор простер надо мной руки, обнажив небольшую татуировку — символ Ба. Стараясь удержать сознание, я стал вспоминать, где недавно видел такую же. У Хью Уоллингтона. Неужели это он под маской? В фигуре того, кто встал теперь передо мной на колени, не было ничего человеческого. Сокол склонил голову набок, открыл клюв и сказал.
— Приветствуем тебя, господин Осирис.
Я потерял сознание. А когда очнулся, обнаружил, что накрепко привязан к трону Осириса. Только руки от локтя до кистей оставались свободными. Меня облачили в платье из блестящей ткани с золотой нитью. На лоб нахлобучили головной убор бога, на груди закрепили посох и цеп. Уж не знаю, что мне вкололи, но чувствовал я себя на взводе. Каждое движение стоявших передо мной существ вызывало череду остаточных изображений: взмах руки казался волной из тысяч рук, кивок — многими кивками. Внешность участников ритуала не вызывала сомнений в подлинности — настолько устрашающе органично соединились в них шерсть и плоть, чешуя и кожа.
Вперед выступили Гор и Анубис. Анубис нес золотое блюдо с сердцем, и я заметил два клапана в пульсирующей красной плоти. Уши божества подергивались, собачья шерсть срослась с мускулистой человеческой шеей. Анубис поднял сердце — я подумал, что это было сердце Изабеллы. Стараясь освободиться от пут, я хотел закричать, но из горла снова не вылетело ни звука. Соколиная голова Гора заговорила:
— О господин, мы собрались в чертоге истины и справедливости, чтобы судить жизнь Изабеллы Брамбиллы, сравнить ее сердце с весом пера правды — символом богини Маат, не терпящей ни греха, ни лжи. Если сердце уравновесит перо, ей обеспечено место в полях Хетеп и Иару. [33] Но если сердце неправедными делами перевесит перо, Аммут пожрет его и тем самым приговорит душу усопшей на вечное забвение. Прошу твоего благословения, господин Осирис, хранитель богов и царей.
33
Загробный мир, где пребывают умершие, поля рая.
Перед троном встала Исида, и я понял, что у богини на лице разрисованная маска с глазами из бирюзы и губами из красной глазури, фантастически сияющими в неровном свете факелов. Когда она заговорила, мне показалось, что я узнал голос Амелии Лингерст, только ниже, и теперь он звучал властно:
— Мой господин, вы должны благословить Анубиса, если желаете спасти душу своей супруги.
Тяжелый черный парик скрывал ее тело, не позволяя разглядеть очертания фигуры под нагрудником, но было в ней что-то бесполое: плечи слишком широки, талия слишком объемна. Я пытался сообразить, напоминает ли богиня фигурой Амелию, но заторможенному наркотиком сознанию требовалась исключительная сосредоточенность, чтобы воспринимать действительность, и я то и дело опять проваливался в галлюцинации. Снова попытался заговорить, но только что-то промычал. Исида, потеряв терпение, дернула прикрепленный поперек моей груди цеп и сама благословила Анубиса.
Тот торжественно понес сердце к весам и положил на чашу, противоположную той, на которой лежало перо. Весы мгновение оставались неподвижными, затем резко качнулись в сторону сердца.
— Это сердце тяжело от обмана, — проверещал Гор голосом, похожим на птичий. Тот, высоко подняв писчее перо, принялся писать на свитке папируса, а стоявшие подле меня Исида и ее сестра Нефтида заголосили на манер арабских плакальщиц.
По луже за весами внезапно пробежала рябь. Заметив движение, я повернулся — оно отозвалось в моем одурманенном мозгу пугающим образом: Аммут, пожирательница. Я в страхе забился на стуле и почувствовал в воздухе острый запах рыбы. Лужа снова подернулась рябью, и на этот раз я не сомневался, что увидел, как в свете факелов блеснули глаза крокодила.
Послышался всплеск, и из воды высунулась крокодилья морда — вся в наростах, с желтыми зубами, щелкавшими в сторону сердца. По чешуе рептилии подобием львиной гривы свисала мокрая, спутанная шерсть.
К горлу подступила тошнота.
Из тени на свет пылающих факелов вышла женщина — обычная смертная женщина в простом хлопчатобумажном платье. Без сомнения, не двойник, а сама Изабелла! Горло сдавило страхом, сердце билось так сильно, словно гремели пушечные выстрелы. Я попытался встать, но только ободрал до крови руки о веревки.